– Я ключ забыл взять внизу, – бессильно пробормотал самому себе.

– Ничего, – весело отозвалась Анастасия, – пойдемте к нам в номер.

Только тут понял Виталий, как зол на нее. Как раздражало присутствие этой глупой женщины – и все ее слова, и голос, и тонкие косточки. Но он не смог придумать, чего бы такого язвительного и злого сказать ей, чем бы обидеть. Вместе поднялись к номеру Саницких. Жестом она пригласила Виталия войти и сама вошла на цыпочках, чтобы не разбудить глубоко дышащих Константина и Варвару Семеновну. Светились все лампочки. И Анастасии, и студенту страшно хотелось спать, а кровать была занята, оставались только стулья. Студент почти мгновенно уснул на одном, неудобно свесившись, она же вытянула ноги на краешек кровати и уснула удобнее, крепко и на этот раз без снов.

Начинался хмурый осенний день. В комнате ничего не менялось до семи утра. В семь Варвара Семеновна по привычке открыла глаза – чтобы умыться, сходить в туалет, одеться и спуститься в ресторан, как в прочие дни. Увидев обстановку, уткнулась лицом в подушку с тихим стоном.

Саницкая распрямила спину. Движение разбудило Константина, он поднял веки, окинул отсутствующим взглядом белый потолок, перевернулся на бок и, заметив Виталия и жену, улыбнулся, как бы показывая – он рад, что с ними всё в порядке. Говорить спросонья было лень. Варвара Семеновна с усилием села в кровати. Она выглядела плохо: лицо отекло, морщины потемнели.

– Доброе утро, Варвара Семеновна. Доброе утро, Константин, – сказала Анастасия.

Теперь в номере спал только студент, скорчившийся на стуле. Спал крепко – ведь ему больше других досталось этой ночью.

– Доброе утро, Настя, – отозвался Константин.

Варвара Семеновна пробормотала что-то неразборчивое и отвернулась. Воспоминание о вчерашнем вызывало у нее мигрень и тоску. Трудно было смотреть на Саницкую. Анастасия сказала:

– Еще есть время до завтрака. Нужно умыться. Сначала гости, – и по-хозяйски достала чистое полотенце для Варвары Семеновны. – А я прилягу, пожалуй, ненадолго. У меня жутко болит спина – стул отдавил.

Варвара Семеновна и Константин подскочили, а Саницкая улеглась на спину и, урчанием оценивая мягкость кровати, поглядела на серенького комарика на потолке. Константин передал чистое полотенце Варваре Семеновне, которую, после короткого спора, отослал умываться первой. Наконец обратил внимание на студента, поза которого была настолько неестественной для сна, что неудобно становилось при одном взгляде на него.

– Мы сейчас уходим, может, его на кровать переложить? Или ты хочешь подремать? – спросил Константин жену.

Та пожала плечами:

– Хочешь, положи его здесь, мне все равно, я через две минуты встану. На край его положи, там он мне не мешает.

Студента перетянули на кровать.

Варвара Семеновна, умывшись, решила зайти в свой номер. Константин ушел в ванную.

Анастасия поглядела на часы. Как медленно стрелка движется к восьми. Ей хотелось есть. Чего-нибудь сладкого. Ветер бил в балконную дверь. Прибивал сухие листья и пыль. За сутки температура воздуха сильно упала. Никакой не бархатный сезон. Прикидывала, где валяются сигареты, не шевелилась. Константин опять начал бы ругаться, застав ее курящей. Наконец без пяти восемь. Она позвала мужа, но он еще брился. «Пора в ресторан, – закричала она, – все же остынет». «Иду, сейчас!» Анастасия осторожно перелезла через студента. Его так и оставили лежать.

– Когда я учился, – рассказывал Константин, спускаясь с ней на лифте, – почти не спал. По ночам готовился к экзаменам и семинарам. Одну ночь не спать было для меня – тьфу! А потом как огурчик ходил на свидания.

– Я не знаю, это правда или нет. Я не помню тебя, когда ты учился. Тебе было не до нас, а я была так занята своим взрослением, что даже ты меня не интересовал.

– Половым созреванием, ты хотела сказать.

– Как хочешь. Я не помню тебя студентом. Ты разве учился? Я не помню.

– А я хорошо помню тебя. Хотя видел редко – был занят. Ты сидела так прямо на своем стуле. Девочка с тонкой шеей и большой опустошенной головой. Казалось, что мысли оставили твою голову, разбежались по всему телу, спустились в живот. На маму и… на них ты смотрела невидящим взглядом. Страх ты уже перешагнула, только ожидание и готовность были в твоих слепых глазах.

Она хотела спросить, привлекала ли его уже тогда, но голос не слушался, к глазам подступили слезы. После беспокойной ночи она всегда становилась уязвимой для эмоций.

– Я все время думала, что увижу на трусиках, когда пойду в туалет. Может, кровь.

Она запнулась. И снова:

– Мне нужно ребенка, – искаженным голосом, искаженным ртом.

– Тише, смотри, мы уже в ресторане. Здесь столько народу. – Константин, догадавшись, что может ранить ее, перешел на успокаивающий тон: – Сегодня пройдешь медицинский осмотр, у тебя возьмут кровь. Все будет хорошо.

Сидели за столиком втроем. Варвара Семеновна ела вроде бы медленно, без аппетита, смотрела вниз, но ее тарелка быстро опустела. Она объяснила, что спешит на процедуры и, извинившись в тарелку, сбежала. Ели сладкую манную кашу, как Настя и хотела. Сразу после завтрака пошла на предварительный осмотр к врачу. Время, как выяснилось, было назначено. Тем лучше, такие неприятные вещи лучше не откладывать.

Фамилия врача была Лужницкий, он был профессором, если верить табличке, прибитой к двери. Он сидел за письменным столом в просторном светлом кабинете. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и там угадывались кушетка и гинекологическое кресло. Из-под белой, смешной шапочки Лужницкого торчали седые волоски. Прямые брови были тоже седыми, но кожа лица – почти гладкой. Вряд ли ему пошел шестой десяток.

Его серьезный вид и специфический запах кабинета привели Настю в тревожное, холодное состояние, и она старалась убедить себя, что находится здесь добровольно. Обилие света, пространства и воздуха только усиливало неустроенность. Она предпочла бы помещение поменьше, со стенами поближе – лучше всего прямо за спинкой ее стула.

Сначала – формальности: адрес, дата рождения, никаких родов и абортов до сих пор, никаких операций и тому подобное… Наконец Лужницкий спросил, в чем ее проблема. Она растерялась, она думала, врач сам это знает. Не успела придумать, что сказать, поэтому стала обстоятельно рассказывать правду – историю отношений с Константином. Одновременно, вне словесного потока, она пролистывала свои собственные намерения и недоумевала – говорит, будто хочет ребенка, в то время как самое большое ее желание – вернуться домой и жить по-старому. Чистой, не усложненной жизнью. По-прежнему периодически разряжаться скандалом, как разряжается грозой небо. Бездетность может служить поводом. Мстить таким образом Константину за то невидимое, но сильное, что между ними. И даже если забыть о стерильном ужасе этого кабинета (бежать бы!), любое изменение существующего положения вещей обернется для нее катастрофой и мгновенным старением.