Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.

– Затею… – выдохнул Жедан. – Затею не упустите. Я сейчас.

Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.

Синеглазка не противилась – привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.

От волнения голос купца охрип.

– Крест! – приказал он. – Крест снимай!

Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.

– Крест! – прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.

Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:

– Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!

Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.

Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.

– Отрекайся!

– Нет, – пискнула девушка.

– Отрекайся! – проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. – Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!

– Нет… – проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.

– Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!

От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала – обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша – от этого стало ещё страшней.

– Отрекайся, – устало повторил Жедан.

Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось – испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.

– Отрекаюсь, – мертвенно произнесла синеглазка.

– Громче!

– Отрекаюсь! – взвизгнула Затея. – Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!

Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.

– Держи! Авось ещё пригодится, – молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.

Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:

– Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.

Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.

Зато его узнали.

Кто-то замахал руками, закричал:

– Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!

– Кажись… тебя зовут, – изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.

С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:

– Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!

Ловчан помог Розмичу опустить лук – сам дружинник будто окаменел.

– Кто такой Птах? – спросил Вихруша.

– Мы… – горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: – Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.

– Значит, это белозёрцы? – просиял Вихруша.

– Дозор, – догадался Ловчан.

– Дозор, – весело повторил кто-то.

А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:

– Спасены.

В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.

– Хвала богам, – прошептал купец. – Во веки веков, хвала им!

Едва Олег, справив положенную тризну, вернулся в Алодь, приказал снова позвать к себе волхва. Лучшего из лучших средь тех, что денно и нощно страдали над телом Рюрика.

– Так знаешь ли теперь, от каких причин погиб великий князь?! – начал он разговор, не размениваясь на приветствие, лишь слегка кивнул вошедшему и указал, где сесть.

Тот был ещё не стар на вид, хотя седина обильно осыпала кучерявые волосы и посеребрила бороду. Мощные ладони, кои волхв прижал к груди в знак расположения к правителю, выдавали в нём и опытного знахаря-костоправа. Ростом он был пониже Олега, который к тому же сильно сутулился, и тучен телом.

– Ты первым, князь!

– Садись, мне сподручнее выслушать стоя. И коли буду ходить, внимания на то не обращай. Как твоё имя?

– Мизгирём кличут.

Второй раз волхв не дал себя упрашивать.

– Вы, мурмане, прежде натирали соком этого растения наконечники стрел и копий для охоты на свирепых хищников, – ответил он со знанием дела. – Ромеи зовут сию траву аконитом. На Востоке ею, слышал, даже лечат всевозможные недуги. Но у нас такое знахарство под запретом…

– Я понял, о чём ты, – прервал Олег. – Мне не было резона убивать Рюрика, и тебя я ни в чём не виню. Я хочу знать правду, вот и всё.

– Это волкобой, и от этого яда нет спасения, стоит только промедлить. Мы не успели, и никто бы не успел…

– Как бы ты, коли того желал, убил бы своего врага?

– Отраву делал знаток своего ремесла, – проговорил волхв, оглаживая бороду. – Он в назначенный день луны выкопал растение с корнем. Клубни большие, толстые, как еловые шишки. Потом надо было выдавить сок и смешать его с жиром, наконец тонким слоем покрыть лезвие или остриё. Так яд удержится на железе, прилипнет. Но мигом попадёт в кровь, стоит только полоснуть.

– Князь едва протянул сутки. А сколько бы выдержала женщина или маленький ребёнок?