На другой полке стояла фотография, которую он узнал. У Риз была точно такая же. На ней юные участницы Великолепной четверки непринужденно расположились в их общем доме в Хиллбруке.

– Не смейся, – сказала Марни, когда вернулась. Она несла поднос с двумя стаканами чая со льдом и ломтиками лимона. На маленькой тарелочке лежали сладости. – Я знаю, что у меня смешная прическа. Переходный возраст.

– У всех есть такие фотографии, – отозвался Дилан. Когда Марни поставила поднос на кофейный столик, он внимательно пригляделся к нему и с трудом сдержал улыбку. С двух сторон на подносе лежали причудливо сложенные тканевые салфетки, а под сладостями еще одна. – Я не хотел доставлять тебе столько хлопот.

Марни пожала одним плечом и села на другой стороне дивана лицом к нему, но на безопасном расстоянии.

– Трудно отделаться от старых привычек. Я знаю, что это выглядит немного жеманно, но моя мама встанет из могилы, если я подам гостю сладости на голой тарелке. – Она засмеялась. – И раз уж я приобрела так много недостойных леди привычек, то, может, эта салфетка хоть отчасти смягчит мою вину.

– Это звучит, как… – Дилан попытался подобрать слово, но не найдя ничего лучше, остановился на «резонно».

– Да нет. Я понимаю, что это полный бред. Но… – Она посмотрела ему в глаза. – Иногда мы делаем что-то просто потому, что нам хочется, хотя сами не знаем, почему нам этого хочется. И в результате возникает чувство вины, с которым невозможно справиться разумными и прагматичными способами.

Разговор приобретал неожиданный оборот. Дилану пришлось отдать ей должное: Марни дала ему понять, что он явился, как слон в посудную лавку, но сделала это весьма тактично. Однако…

– Чувство вины – это пустое. Особенно, когда тебе не в чем себя винить.

– Может быть, «вина» это не совсем верное слово. Но как насчет раскаяния за опрометчивые неправильные поступки? – Она не дала ему возможности ответить. – Дилан, мне казалось, ты говорил, что мы должны просто забыть о случившемся.

– Такое впечатление, что это самое умное, что мы можем сделать.

– Тогда почему ты здесь?

Проклятье. Дилан взял свой стакан и на время застыл, подыскивая ответ. Он практичный прагматичный человек, известный своим спокойствием и бесстрастной рациональностью. Но вот он здесь. Без какой-либо разумной причины, кроме той, что ему хотелось быть здесь. Дилан решил быть честным.

– У меня как-то не очень получается забыть.

– И ты пришел сюда, чтобы… – Марни подозрительно прищурилась, потом вдруг выпрямилась, как будто аршин проглотила. – Я понимаю, что из-за моего поведения у тебя могло создаться ложное впечатление, что стоит только тебе явиться сюда, и я сразу…

– Перестань. Я совсем не это имел в виду.

Она немного расслабилась, но продолжала смотреть на него с подозрением.

– Тогда что ты имел в виду?

– Честно говоря, не знаю, – признался Дилан. Ситуация складывалась хуже некуда.

Марни кивнула:

– Химия. Должна признать, я тоже ее чувствую, и это просто ставит меня в тупик.

– Да, ты права. Я просто теряю голову.

– Так бы сразу и сказал.

– Что?

– Теперь понятно, почему ты здесь.

Должно быть, его смущение отразилось на лице, потому что Марни засмеялась.

– Ты любишь держать все в строгом порядке, под контролем, а с этим ничего не выходит. Это был потрясающий секс, но просто не с тем, с кем надо. – Такой прагматичный подход со стороны Марни стал очередным открытием. И огромным облегчением. Несмотря на полную абсурдность ситуации. – Я никогда не могла понять, как люди могут говорить, что поддались порыву страсти, сознавая, что это плохо. Теперь я их понимаю. – В ее словах звучал какой-то мрачный подтекст, которого Дилан не понимал. Особенно после того, что она так категорично высказалась по поводу страсти. Марни сделала круглые глаза. – Но, знаешь, мы взрослые люди, и никто не пострадал.

Мысль разумная. Однако все его существо отказывалось смириться.

– Мне кажется, вопрос в том, что нам теперь с этим делать?

– Ты мне нравишься, Дилан. Но постарайся меня правильно понять. Ты и я? Вне постели мы несовместимы. Из этого ничего не выйдет.

Вот опять. Дилан снова чувствовал себя задетым. Но ему приходилось соглашаться с ней, и от этого стало обидно вдвойне. Плюс к тому, смешно было бы обижаться на правду.

– Совершенно верно.

– Значит, мы должны просто покончить с этим… – Марни поморщилась, и краска залила ее шею. Она откашлялась. – Я хочу сказать, пережить. Не обращать на это внимания, пока все не отомрет само собой.

Марни встала, и ее голос сделался по-деловому сухим, что, учитывая ситуацию, превращало «прагматичный подход» в абсурдный.

– Я очень рада, что нам удалось договориться. Теперь мне будет намного проще общаться… работать с тобой. – Поправившись, она еще сильнее покраснела.

Дилану удалось – и, как он считал, блестяще – справиться со своим либидо, несмотря на то что в ходе беседы они признали, как хорошо им было вместе, даже притом, что в целом это плохо. Но то, что Марни запнулась на слове, слишком много говорило о том, в каком направлении шли ее мысли, и произвело на него неожиданно сильный эффект.

Он тоже встал.

– Ну тогда ладно.

– Хорошо. – Взгляд Марни упал на его оттопырившиеся между ног брюки. Она машинально облизнула губы, и Дилан почти почувствовал прикосновение ее языка. – Я очень рада, что мы договорились.

– Ты это уже говорила.

– Я понимаю. – Она с трудом сглотнула, и он увидел, как ее затвердевшие соски проступили сквозь тонкую футболку, а пальцы начали барабанить по ноге. – Знаешь что?

Кровь застучала у Дилана в ушах.

– Что?

– Думаю, нам лучше перетерпеть.

Облегчение наступило мгновенно, быстро сменившись таким мощным всплеском желания, что у Дилана затряслись руки.

– О, слава богу.

Слабо улыбнувшись, Марни потянулась к нему.

Наверно, губы Дилана можно было назвать самым невероятным творением Господа на земле. Они умели быть мягкими и требовательными в одно и то же время. А его язык порочным и многообещающим. Все вместе составляло такую возбуждающую и одурманивающую смесь, что у Марни подгибались колени.

Она не могла определить, что на нее нашло, но никогда в жизни она так отчаянно не теряла контроль над собой. Это опасное ощущение пугало ее своей силой, но тем не менее она с радостью отдалась ему.

Это было что-то настоящее, мощное и, что самое главное, искреннее. И раз уж они оба были искренни, она без сожаления и угрызений совести могла позволить себе забыться.