Отсутствие выраженного гражданского национального сознания присуще многим крестьянским сообществам[131], и проблема его активизации считалась возрожденцами одной из самых важных. Крестьянское население белорусско-литовских этнических территорий в определенном смысле «не имело имени». Жители ощущали свое отличие от русских и поляков (обычно имевших другой социальный статус), от евреев (исповедовавших другую религию и говоривших на другом языке), в то время как средневековое название «литвины» (связанное с ВКЛ) постепенно вышло из употребления или стало относиться к литовцам. Названия «Беларусь/белорусский» являются древними, но достаточно размытыми; на рубеже веков жители этих территорий часто называли себя «тутэйшими», возможно, не имея необходимости в «имени» в отсутствие собственного политического проекта. Первый же номер «Жаноцкай справы» публикует статью о жизни Алоизы Пашкевич (Тётки), разъясняющую читательницам основания для национального самоопределения. Эти основания связаны с языком как маркером национального различия:

«…[Тётка] окончательно поняла, что тот, кто говорит по-тутэйшему – говорит по-белорусски, а значит, он и есть белорус. С этого момента все сомнения Тётки, к какой нации себя причислить – разрешены. Она знает, кто она, знает, для кого отдать все свои силы – для просыпающейся от долгого, тяжкого сна Родины, имя которой – Беларусь»[132].

Другим важным свидетельством национальной традиции, помимо языка, романтически настроенные интеллектуалы считают народную культуру: фольклор, характерную еду, а также предметы материальной культуры, особенно текстиль, одежду с орнаментом, украшения и т. д. Значительная часть таких артефактов создается женщинами для использования в быту; интеллектуалы «открывают» их и наделяют символической репрезентативной функцией, превращая в «национальный» орнамент и «народный костюм»[133]. Например, автор текста[134], разъясняющего читательницам, почему женщинам необходимо уметь шить и вышивать, рассказывая по ходу повествования о слуцких поясах – части мужского шляхетского костюма времен Великого княжества Литовского – «преобразует» их в символ самоопределения нации:

«…“золотые” слуцкие пояса, сделанные руками наших прапрабабок-белорусок, известны на весь мир… Вот и теперь, разве наши ткани с нашими узорами не вывозятся за границу? Разве не награждаются медалями на выставках? Однако, к сожалению, не как белорусские ткани, а под теми или иными названиями, как ткани Виленщины, Новогрудчины или “людовэ”, Кобринские “вэлняки”; о тех же, чьими руками они сделаны и какому Народу принадлежат их узоры, никто и не знает. Ведь у каждого Народа есть свои песни, свои узоры, своя национальная одежда и свой язык, который должен быть для него самым красивым и милым, потому что это его богатство, которое досталось в наследство от его дедов-прадедов, и никто не силах отобрать у него это сокровище»[135].

Чтобы войти, как о том мечтали интеллектуалы, в круг европейских/мировых наций, белорусы должны найти и отстоять свою собственную историю, фольклор и материальную культуру. Слуцкие тканые пояса (которые часто ткали мужчины, а не женщины, особенно после основания в середине XVIII века текстильных мануфактур) рассматриваются как свидетельство древней культуры, и не случаен переход от упоминания о них к языку, главному «свидетельству» нации. Суть национального выражена как особая «принадлежность», которая не конструируется без имени: фольклор и история «принадлежат» тому воображенному сообществу, чьим именем называются, а потому могут выступать в качестве украденного национального идеала.

Народная культура и быт являются своего рода «сырьем», которое требует обработки. Исследователь другого – индийского – национального возрождения второй половины XIX века Дайпеш Чакрабарти вводит в своих работах понятие патриотического «цивилизирующего дискурса», в рамках которого интеллектуалы осуществляют «переизобретения» национальных традиций, т. е. стремятся привести элементы народного быта в соответствие с престижной цивилизационной моделью, обычно европейской[136]. В этом контексте становится значимой фигура женщины – жены, матери и хозяйки дома, которая «ответственна» за повседневный быт, домашнюю сферу и, соответственно, за физическое благополучие народа. Таким образом, частная сфера, домашняя экономика, способы ведения хозяйства, кухня, диета, убранство жилища, уход за ребенком становятся местом реализации патриотических начинаний, т. е. политической сферой. Беря в качестве примера соответствующие начинания в межвоенной Чехословакии, «Жаночая справа» объявляет о намерении организовывать для молодых сельских женщин трехмесячные курсы обучения рациональному ведению домашнего хозяйства (неизвестно, удалось ли осуществить это намерение). За подписью «Бабулька» публикуются советы хозяйкам – как лучше выращивать овощи, держать в чистоте дом, какую готовить пищу (например, дается совет использовать в качестве приправы и сажать неизвестный ранее сельдерей), как сшить юбку, чем кормить цыплят, как правильно стирать постельное белье (трудоемкий процесс включал замачивание, кипячение, собственно стирку, подсинивание и крахмаление) или шелковую косынку. Эти подсинивания и крахмаления не рассчитаны на женщину, которая проводит целый день в поле или на фабрике: женская аудитория, которую воображает редакция журнала, изначально другая, чем та, к которой обращались с пропагандой восьмичасового рабочего дня и оплаченного отпуска социалистические газеты. Рисуя свой собственный женский идеал, журнал выражает интересы городской интеллигенции и мелкой сельской буржуазии.

В странах, реализовавших в новое время проекты национального возрождения и борьбы за независимость, патриотически настроенные интеллектуалы видели в женщине (вслед за Руссо) прежде всего мать: как конкретного ребенка, так и Мать всего народа, нации. Такая «Мать нации» должна быть образованной, потому что женщина ответственна за биологическое и культурное воспроизводство сообщества: «Какой будет женщина – мать каждого Народа, таким будет и будущее поколение этого Народа, потому что воспитание детей лежит в руках матери»[137], – писал журнал. Матери (а не социальные программы, как в БССР) несут ответственность за состояние детей: невежество может стать причиной заболевания, и потому журнал дает несколько советов по уходу за младенцами (суть их состоит в том, что ребенка надо содержать в чистоте). Но всего важнее роль матери в той культурной битве, которую англоязычная традиция называет «битвой у колыбели». По мере того как польское правительство переводило все больше белорусских школ на польский язык обучения, ответственность за овладение грамотой на родном языке возлагалась на семью. На страницах журнала можно отыскать такие лозунги: «Мать! Постарайся, чтобы твои дети читали и писали по-белорусски!»