Таким путем Коммунистическая партия и рабоче-крестьянская власть ведет женщину к действительному освобождению и к лучшей жизни. Советская страна – единственная на всей земле страна, где тысячи крестьян собираются обсуждать и учиться делу освобождения трудящихся от бедности, темноты и отсталости»[98] (выделено как в оригинале. – Е.Г.).

Таким образом, освобождение рабочих и крестьянок сопрягалось с идеей построения социализма и с формированием советского патриотизма. Женщинам разъяснялась их важная роль в общем деле, и, например, в агитационных материалах Женотдела ЦК КП(б) к 8 Марта 1926 года предлагалось использовать стихи:

В середине 20-х годов советское правительство объявило стратегической задачей ликвидацию неграмотности. В аграрной в то время Белоруссии в сельской местности на тысячу человек грамотных мужчин было 215, а женщин – 70[100]. С одной стороны, без образованного населения невозможны модернизация, овладение современными профессиями и улучшение жизни. С другой – посредством чтения и введения обязательного образования, в частности текстов, которые использовались в 20-х годах для обучения взрослых, производится распространение идей и идеологий. Лозунги, размещенные в журнале «Белорусская работница и крестьянка», появлявшиеся на плакатах и агитационных материалах (например: «Учиться шитью и грамоте»), призывали к объединению женщин, формированию коллективистского сознания в процессе участия в кружках и совместной деятельности. На территории республики повсеместно начали организовываться школы для взрослых и ликпункты – пункты ликвидации безграмотности: в 1924 году их уже было 1373. Сельских женщин поощряли к учебе наравне с мужчинами, и журнал сообщал:

«Ликпункт открылся в колхозе “Рассвет новой жизни”. Все женщины посещают занятия… Все женщины обязались до 1 Мая ликвидировать свою неграмотность.

Учитель тов. Новик очень хорошо развернул культработу среди женщин»[101].

Изменения, однако, происходили не так быстро и беспроблемно, как ожидалось, особенно в 1920-х годах. Женщины были не столь активны в овладении грамотой, как мужчины, и идеологи видели причиной этого отсутствие у них сознательности:

«В деревне Подречье Подреческого райсельсовета при помощи шефа открыта изба-читальня для крестьян… Есть кружки по естествоведению, по сельскому хозяйству, политический, драматический, приезжают доктора, ветеринарные фельдшера читают лекции. Мужчины стали более сознательными. Посещают собрания, принимают активное участие в работе.

Но женщины еще отстали, несознательны, мало посещают собрания, лекции, мало принимают участия в работе. Между ними до этого времени не проводили никакой работы. Следовало б нашим женщинам взяться за ученье и общественную работу!»[102]

Однако причины женской «пассивности», очевидно, гораздо сложнее, чем то казалось автору приведенной заметки, так как овладение чтением не сводится к техническому умению читать слова. Современная феминистская философ Элен Сиксу, осмысливая значение чтения для исторически заключенных в частное пространство женщин, пишет: «Чтение… вовсе не такая безделица, как принято считать. Сначала надо украсть ключ от библиотеки. Чтение – это провокация, вызов… Читать – это поедать запретный плод, любить запретной любовью, сменять эпохи, сменять семьи, сменять судьбы…»[103] В начале 1920-х овладение чтением подразумевало нормативную трансформацию, ломку старых социальных канонов, создание новой социальной практики, прежде недоступной. Чтобы начать читать, женщинам надо было сначала обрести ту самую «свою комнату», о которой Вирджиния Вульф писала в знаменитом эссе 1929 года, понимая под этим не только технический навык, но и наличие условий, физического пространства, предназначенного для женских интеллектуальных занятий, а также их социальную приемлемость[104]. Постепенно сельские женщины – в основном молодые – должны были войти в новое пространство клуба или избы-читальни, т. е. публичной, а следовательно, «мужской» сферы, и нередко отцы и мужья пытались удержать их от посещения курсов или участия в кружках. Такое поведение рассматривалось в патриархальной сельской общине как неприличное: этот эвфемизм скрывает более общий конфликт между старым и новым. Выйдя в публичное пространство, женщина, не принадлежа более какому-то конкретному мужчине, как бы становилась «всеобщей». Сама идея женской автономии, т. е. «принадлежности самой себе», была новой для крестьянской среды, и известны случаи, когда приехавшую из города для проведения лекции активистку местные молодые мужчины звали «пойти любиться», полагая, что в этом и состоит ее общественная функция.

Происходившее смещение границ частного и публичного являлось частью широкого преобразования, связанного с разрушением старого социального контракта вследствие изменения способа производства и принятых ролей его членов. В традиционном крестьянском хозяйстве женщина выполняла как репродуктивную функцию – рожала и вскармливала, так и производительную. В отличие от городских «буржуазок» крестьянские женщины были вовлечены в производственный процесс еще до коллективизации, что, однако, являлось в тех условиях одной из причин высокой материнской и младенческой смертности, составлявшей в белорусских губерниях, согласно цитируемым историком Д. Рэнселом данным, 230 на 1000 родов (в российских губерниях этот показатель был еще выше)[105].

При социализме семейное сельскохозяйственное производство должно было быть заменено общественным, что означало изменение всей социальной структуры, а также организации быта, ведение которого было женской задачей. Необходимость перехода к коллективному производству вызывалась и культурной причиной: считалось, что у крестьян, в отличие от промышленного пролетариата, нет коллективистского сознания, причем у женщин в большей степени, чем у мужчин. Разница в мужском и женском отношении к коллективизации деревни, которую женщины отвергали в большей мере, чем мужчины, была столь заметной, что в 1930 году эту проблему обсуждали на XVI съезде партии. Сталин в своем докладе отмечал, что в авангарде протестующих против коллективизации находятся женщины, чьи мелкобуржуазные интересы вращаются вокруг семьи и дома. Партия считала, что причины такого поведения находятся в «низком культурном и политическом уровне и отсталости сельских женщин, неправильном отношении местных властей… и, наконец, использовании зажиточными крестьянами женских иррациональных страхов, чтобы вызвать массовую истерию»[106]. Для исправления положения было решено повышать образовательный уровень женщин и более активно вовлекать их в общественную жизнь.