Лучшая в мире мать – это мать, родившая и воспитавшая лучшего в мире сына. А моя мама оказалась достаточно мудрой женщиной, чтобы воспитать меня человеком, не считающим себя в мире лучшим.

И любил я свою маму не за то, что она была лучше других, а потому, что она была моей мамой.

Наверное, с Родиной – то же самое.

Мы ее любим не потому, что она лучшая. А потому, что она наша…»

– …Или вы тоже, – «классик» мельком взглянул на меня, но продолжил свой разговор с Гришей, – из тех, кто уделяет внимание женщинам больше, чем Родине?

– Да, – спокойно ответил Керчин. – Ведь то, что у меня происходит с женщинами, доставляет мне удовольствие.

А то, что происходит на моей Родине – нет.

– Вам нужно учиться любить Родину! – попытался променторствовать «классик», и Григорий ответил ему: – По-моему, по-настоящему хорошо относятся к Родине не те, кто умеет ее любить, а те, кто умеет ее кормить.

– Вы, кстати, вообще-то, гордитесь своей Родиной?! – «классик» обращался уже не к залу, а одному Грише Керчину, в расчете на то, что тот перестанет ему возражать и замолчит.

Есть такие люди, которые думают, что гордость заключается в молчании перед грандиозностью темы.

Но Керчин не промолчал.

Он сказал спокойно и негромко, но так, что после его слов притих и зал:

– Знаете, наша Родина пришла в двадцать первый век такой измученной двадцатым веком, что ею не гордиться – ее пожалеть надо…

…Это оказалось для «классика» перебором.

И он сделал то, что, возможно, не позволял себе никогда раньше – вышел из себя:

– Да что вы все время спорите!

Да откуда вы взялись?!

Да кто вы такой!? – и Керчин тихо ответил «классику»:

– Я – ваш ученик…

…Гриша действительно три с половиной года учился в классе у нашего сегодняшнего гостя в «суриковке». А потом перешел в класс Плавского.

Впрочем, теперь это не играло никакой роли, и потом, в коридоре, я спросил Керчина:

– Как дела, Григорий?

– Как видишь.

Есть проблемы – я их решаю.

Нет проблем – я их себе создаю.

Это действительно было потом, а пока «классик» вернулся на родное поле, засеянное галиматьей. И стал призывать любить историю своей страны, потом любить ее березы, потом любить весну вообще – и все пошло своим чередом; и, скорее всего, предполагалось, что слушатели поймут какую роль в организации истории, берез и весны играл сам «классик».

Впрочем, одну новость от него мы с Григорием едва не пропустили – со времен своего последнего появления перед зрителями «классик» оказывается, стал еще и монархистом.

Наследником позапрошлой жизни.

И аргумент у него, на его взгляд, был неубиваемый:

– Монархия – единственная форма разумного правления!

Вы же жену себе на четыре года не выбираете?! – самым смешным было то, что все это говорилось серьезно.

Самый простой способ продемонстрировать людям свою глупость – это говорить глупости с серьезным видом.

Если бы глупости всегда говорились с улыбкой, никто бы и не догадался о том, что это – глупости.

«Приехали, – грустно подумал я, и потому, что доморощенные “монархисты” давно утомили. И потому, что потугах “классика” на рассуждение была дремучая болотная тоска, от которой и мои мысли забродили во мне как-то безынициативно.

Так и хотелось сказать, а потом поморщиться.

А может, поморщиться, а потом сказать:

“Ни в одной развитой стране в мире реальной монархии уже нет с середины прошлого века.

Не в девятнадцатый же век стремиться России?”

Хотя, в принципе, можно было бы разыскать какого-нибудь отпрыска Романовых, построить ему особняк на Воробьевых горах, и пусть себе страну с новым годом поздравляет.

Только что, у страны других забот нет, что ли?

А что общего между женой и властью – я вообще не понимаю.

Кстати, царей не выбирают не то что на какой-то срок, их вообще не выбирают.

В наше время быть монархистом может только тот, кто боится выбирать что-либо.

Сравнил бы “классик” власть с машиной – все ближе.

Но автовладельцы – меняют свои машины каждые несколько лет.

Кстати, а люди, если не устраивают друг друга, разводятся.

Довольно часто не дожидаясь четырехлетнего срока».

В общем, все шло своей накатанной чередой, и когда «классик» занялся любимым делом всех прохвостов – стал ругать «перестройку», не предлагая ничего взамен – вывод напросился сам собой: «Для глупости “перестроек” не бывает…»

…На этом дело не ограничилось.

Как дешевая провинциальная газета, с потрохами принадлежащая местному губеру, «классик» повторил все сказанное центральным телевидением. Только делал он это как-то неново, трухляво, соломно.

Как делается всякое повторение несвоих мыслей.

Были дежурные проклятья триждыпроклятым тупым американцам, на которые мог быть только один ответ:

– Тупые думают, что американцы тупые.

Да и вообще, ругать Америку – это простейший способ не думать о России…

…Я слушал «классика» в четверть уха, задумавшись о своем, но когда он набросился на политкорректность, назвав ее «пресловутой», мне пришлось встрепенуться.

Не потому, что мне хотелось спорить, а потому, что «классик» говорил такое, с чем не спорить нельзя.

И я подумал:

«По-моему, политкорректность – это самое большое после христианства достижение человечества.

И единственная проблема политкорректности заключается в том, что человечество до нее еще попросту не доросло.

Не доросло даже до понимания того, что политкорректным нужно быть только там, где можно рассчитывать на взаимность. Нельзя быть политкорректным с теми, кто на нее плюет, ставя свои представления о сосуществовании выше представлений окружающих.

Идеи доросли до того, что хорошо должно быть всем людям и странам.

Так что осталась сущая ерунда.

Странам и людям дорасти до идей.

Впрочем, по-моему, человечество не доросло до очень много из того, что у него есть.

Например, до того, что оружием торговать нельзя.

Но если до политкорректности человечество не доросло, то христианство оно, возможно, уже переросло. Идея “делись с ближним” как форма существования человечества становится попросту вредной. И богатые должны кормить бедных только в одном случае – если они хотят, чтобы бедные остались бедными навсегда.

Богатые должны не мешать остальным.

А это уже не христианство, а та самая никчемная, пресловутая, необходимая человечеству политкорректность…»

И, по сути, «классик» говорил только об одном – о том, что в нашей стране не всякому говорящему есть что сказать.