— Но комната была заперта, — сказал Жозеф. — Кроме того, это такая низость, что я не могу поверить. Чтобы Филипп шпионил за вами, распорол ваш тюфяк, заранее обдумал все это?.. Нет!

— Сегодня утром, после завтрака, оправляя кровать, я убедилась, что деньги на месте, — повторила г-жа Декуэн.

Агата в ужасе спустилась вниз, спросила, не приходил ли днем Филипп, и из рассказа привратницы узнала о проделке Филиппа. Пораженная прямо в сердце, мать вернулась сама не своя. Бледная как полотно, она шла так, как, по нашим представлениям, движутся призраки: бесшумно, медленно, под действием какой-то сверхчеловеческой и вместе с тем почти механической силы. Свеча, которую она несла перед собою, освещала ее лицо, и на нем особенно выделялись глаза, остановившиеся от ужаса. Безотчетным движением руки она растрепала волосы на лбу и казалась столь художественно совершенным воплощением ужаса, что Жозеф был пригвожден к месту этим зрелищем потрясенного сознания, этой статуей Страха и Отчаяния.

— Тетя, — сказала она, — возьмите мои столовые приборы, у меня их полдюжины, они стоят столько же, сколько было ваших денег. Ведь это я взяла у вас деньги для Филиппа; я думала, что мне удастся положить их обратно, прежде чем вы заметите. О, как я страдала!

Она села, ее сухие и уставившиеся в одну точку глаза слегка замерцали.

— Это сделал он, — совсем тихо шепнула г-жа Декуэн Жозефу.

— Нет, нет, — ответила Агата. — Возьмите мои приборы, продайте их, они мне не нужны, мы обойдемся вашими.

Она пошла к себе в комнату, взяла футляр, в котором хранились приборы; он показался ей слишком легким, она открыла его и увидела вместо приборов ломбардную квитанцию. Несчастная мать дико вскрикнула. Жозеф и г-жа Декуэн прибежали, взглянули на футляр, и возвышенная ложь матери стала бесполезной. Все трое молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Тогда Агата почти безумным жестом приложила палец к губам, умоляя хранить тайну, которую никто и не собирался разглашать. Все трое вернулись в гостиную к камину.

— Послушайте, дети мои! — воскликнула г-жа Декуэн. — Это удар мне прямо в сердце: мой «терн» выйдет, я в этом убеждена. Я не о себе думаю, я думаю о вас обоих. Филипп — это чудовище, — обратилась она к племяннице, — он не любит вас, несмотря на все, что вы для него делаете. Если вы не прибегнете к предосторожностям, этот негодяй пустит вас по миру. Позвольте мне продать ваши ценные бумаги, обратить их в капитал и поместить его в пожизненную ренту. Жозеф занял хорошее положение и проживет своим трудом. Поступив так, моя дорогая, вы никогда не будете в тягость Жозефу. Господин Дерош хочет устроить своего сына. Маленький Дерош, — сказала она (этому «маленькому» Дерошу было тогда двадцать шесть лет), — нашел для себя контору, он поместит у себя ваши двенадцать тысяч в пожизненную ренту.

Жозеф выхватил свечу у матери и быстро взбежал к себе в мастерскую. Оттуда он вернулся с тремястами франков.

— Возьмите, маменька Декуэн, — сказал он, предлагая ей свои сбережения. — Не наше дело доискиваться, как вы расходуете ваши деньги; мы просто должны вам отдать то, что у вас пропало. Тут почти хватит.

— Чтобы я взяла накопленные тобой крохи, плод твоих лишений, из-за которых я так болела душой! Уж не сошел ли ты с ума, Жозеф? — воскликнула старая участница королевской лотереи, явно колеблясь между безумной верой в свой «терн» и боязнью пойти на такое, как ей казалось, святотатство.

— О, делайте с этим все, что хотите, — сказала Агата, которую порыв ее истинного сына тронул до слез.

Госпожа Декуэн обняла Жозефа за голову и поцеловала его в лоб.

— Дитя мое, не соблазняй меня. Слушай, я опять проиграю. Лотерея — это глупости.

Никогда столь героические слова не произносились в неведомых драмах частной жизни. И в самом деле, разве то не было торжеством чувства над закоренелым пороком? В эту минуту зазвонившие к заутрене колокола возвестили полночь.

— И, кроме того, уже поздно, — сказала г-жа Декуэн.

— Дайте-ка мне ваши кабалистические расчеты, — воскликнул Жозеф.

Великодушный художник, схватив записи номеров, устремился вниз по лестнице и побежал сделать ставку. Когда он исчез, Агата и г-жа Декуэн залились слезами.

— Он пошел туда. Милый мой мальчик! — вскричала старуха. — Но выигрыш будет весь принадлежать ему, ведь это его деньги.

К сожалению, Жозеф совершенно не знал, где помещались лотерейные бюро, которые в те времена так же были известны завзятым игрокам Парижа, как теперь курильщикам — табачные лавки. Художник бежал как сумасшедший, посматривая на фонари. Когда он просил у прохожих объяснить ему, где находятся лотерейные бюро, ему говорили, что они закрыты, но что одно из них — Перона, в Пале-Рояле — иногда бывает открыто и позже. Художник тотчас помчался в Пале-Рояль, где бюро оказалось закрытым.

— Приди вы на две минуты раньше, вы бы успели сделать ставку, — сказал ему продавец лотерейных билетов, один из тех, что стоят у бюро Перона, громко провозглашая необыкновенные слова: «Тысяча двести франков за сорок су!» — и предлагают уже оформленные билеты. При свете, падавшем от уличного фонаря и из окна кофейни «Ротонда», Жозеф просмотрел, не было ли случайно среди этих билетов каких-нибудь номеров г-жи Декуэн, но, не найдя ни одного, возвратился домой, думая о том, как огорчится старуха рассказом о его неудаче, и сожалея, что, сколько он ни старался сделать все, что только возможно, лишь бы исполнить ее желание, все было тщетно.

Агата со своей теткой отправились к заутрене в Сен-Жермен-де-Пре, Жозеф лег спать. Рождественская кутья была забыта. Г-жа Декуэн потеряла голову, у Агаты на сердце была безысходная скорбь. Обе женщины встали поздно, уже пробило десять часов, г-жа Декуэн попыталась прийти в себя и приготовить завтрак, который был готов только к половине двенадцатого. К этому часу в продолговатых рамках на дверях лотерейных бюро были вывешены списки выигравших номеров. Если бы г-жа Декуэн поставила на свой номер, она отправилась бы в половине десятого на улицу Нев-де-Пти-Шан узнать свою участь, которая решалась в особняке, принадлежавшем министерству финансов, там, где сейчас театр и площадь Вентадур. В дни тиража любопытные могли с удивлением наблюдать у дверей этого особняка толпу служанок и всяких старух и стариков, которые представляли зрелище столь же занимательное, как и очередь держателей бумаг государственного казначейства в дни уплаты процентов.

— Ну вот вы и разбогатели! — воскликнул старый Дерош, входя в ту минуту, когда г-жа Декуэн допивала последний глоток кофе.

— Что? — вскричала бедная Агата.

— Ее «терн» вышел, — сказал он, протягивая список номеров, написанных на небольшой бумажке; их сотнями бросали кассиры в деревянные чаши, стоявшие на их конторках.

Жозеф прочел список, Агата прочла список. Старуха Декуэн не стала ничего читать, она была поражена словно ударом молнии. Увидев, как она изменилась в лице, услышав ее крик, Жозеф и Дерош бросились к ней и перенесли ее на кровать. Агата побежала за доктором. Несчастную женщину разбил апоплексический удар; она пришла в сознание только к четырем часам вечера; старый Одри, ее врач, заявил, что, несмотря на это улучшение, ей следует подумать о своих делах и о священнике. Она произнесла только два слова: