– Что вы идете, как стадо! А ну взяли ногу!

– Пошел ты…

– Сладков, ты что!!!

– Вова, даже ругаться с тобой – сил нету.

– Ну закончится наряд!

– И че?

– Да ниче!

Калиничев машет рукой, закуривает и бредет вместе со всеми, пристраиваясь в арьергард. Пять утра. На сон остается час. Нас растолкают еще до подъема и отправят обратно на кухню. Каторга. Курсантская каторга.

* * *

– Эй, минуса!!! А ну шевели поршнями!!! Кашу давай!!!

«Минуса» – это нам. Мечемся по варочному цеху, как сгорбленные пластмассовые фигурки в настольной игре «Хоккей». Подскакиваем к огромным котлам, старые бабки-поварихи ковшами ляпают вязкой кашей в подставляемые нами бачки. Мы бегом (пол жирный, главное не упасть) переносим их к окошку раздачи. Там, с обратной стороны стены, галдят озверевшие сервировщики со всего училища. У них там свой спорт, свая давка!

– Эй! Наряд! А где еще один бачок третьей роты?

– Земляк, чай давай! Вон мои чайники! Десятая рота!

– А ну принимай бачки первой роты!!! Бери, я сказал!!!

– Готово! Чайник, еще один чайник свой возьми!!! Десятая!!! Вот, последний…

Все, вроде выдали… Калиничев снимает с головы абсолютно мокрую пилотку, вытирает рукавом пот со лба.

– Слон! Закрывай раздачу!!!

Руки не слушаются. Шлямкая по полу разбухшими от влаги юфтевыми сапогами, как убитый годами старик, бреду к окошку. Вывешиваюсь на ту сторону. С грохотом притягиваю к себе и соединяю железные ставни. Гулко стучит щеколда. Теперь мы отсоединены от сумасшедшего дома. Клим громко выдыхает, как после финиша на дистанции километр:

– Ффуу!!! Пускай жрут!

И, проходя мимо меня, глядя в пространство, бросает:

– Пойдем покурим!

Выходим во двор. Я не курю. С тех самых пор, как на КМБ старшина Боженко ударил меня кулаком по голове, когда я отстал от роты во время кросса на Черную речку. С тех пор словно бабка отшептала! Ни сигареты, ни папиросы даже в руки взять не могу. Мутит. Клим втягивает в себя дым «Беломора», я ежусь:

– Игорь, как ты куришь… Это ж тяжело…

Клим сосредоточенно смотрит на огонек своей папиросы, потом на меня. Объясняет, словно олигофрену:

– Просто у меня есть большая, мощная сила воли! Заставляю себя! А потом, все великие люди курили!

– Кто? Ленин вон не курил!

– А Дзержинский?! Одну за одной!

– Ну да… Вон и Ершов, Колпак, Калиничев… Все великие курят!

Клим машет на меня рукой. Как на пропащего. Затягивается еще раз, потом плюет на раскаленную беломорину, выкидывает ее на землю… Философ, бля!

Картошку почистили. Но сегодня у нас еще один «праздник». Воскресенье. Яйца. Да-да, они самые, беленькие такие, в серых картонных лоточках. А что, разве на гражданке с вами ни разу такого не было? Когда мама по телефону дает указания:

– Сынок, ну я не знаю… Что есть поесть? Ну… Отвари себе яйца! Положи в холодную воду! Закипит – пять минут, и вынимай, если хочешь вкрутую! Если в мешочек – считай до ста и под кран!

Было, признайтесь? Чего проще – взять и отварить себе на завтрак пару яиц? А если не только себе? Если все КВАПУ накормить этими долбаными яйцами надо? Представляете себе бак, в котором три человека запросто могут залечь? В позе эмбриона, но могут. Так вот берем и заполняем такой бак водой. Потом еще один бак. Аккуратно погружаем в них яйца. Это ж не картошка, из ведра не вывалишь. Четыре тысячи хрупких белых эллипсов, по два на каждую курсантскую душу. Ага, вот они и сварились. Берешь и достаешь их. Черпаком. А вот дальше начинается морока, считай, раскладывай эти яйца поротно, побатальонно. Тягомотина.

Но есть еще один, кроме ужина, сладостный момент в наряде по кухне. Мослы. Где-то в полдень, в процессе варки бульона, повара из котлов вынимают кости с мясом, мослы. Задача такая – отсоединить мясо, нарезать и забросить его обратно в котлы. Кости выкинуть. Наша миссия совсем другая. Надо упредить поваров. И самим достать часть мослов из котла. Совсем рано нельзя, не будешь же есть сырое. Позже тоже нельзя – прошляпишь. И вот я выставляю посты. На входах в варочный цех. Вскрываю один из котлов. Чтоб вы знали, котел – это огромная скороварка. Откручиваю вентили, крышку вверх, пар столбом. И погнали! Пять-шесть взмахов черпаком, и на разделочном столе, на расстеленной вощеной бумаге, куча дымящейся мясной субстанции.

– Шухер!!!

А я уже справился, обжигающий куль у меня в руках. Короткая пробежка в сторону овощерезки. И… Я как-то видел в программе «В мире животных», как стая шакалов разрывает тело зебры за шесть секунд. У нас результаты получше. Две секунды, и ты имеешь приятное урчание в раздувшемся животе.

– Что же вы делаете?!!

Старая толстая повариха в овощерезке. Она трясет над головой черпаком, как топором.

– У своих же воруете!!!

Калиничев молчит. Сморит в пол. Он мяса не ел. Остальные разглядывают стены, мол, ни при чем. Клим не к месту рыгает. Повариха, опустив черпак, смотрит на нас несколько секунд и уходит.

– Слон!

Самовар подскакивает ко мне в упор и смотрит в глаза. Я вздыхаю и отворачиваюсь… Вкусно. Ничего вкусней мослов я в своей жизни не ел. Даже мамины пельмени отходят на второй план. Вкусно и стыдно. Но вкусно.

Выдаем бачки на обед и на ужин. Вечер. Все кухонные коридоры вылизаны. Отмыты от жира. Варочный цех, овощерезка… Наряд у нас принимает третий курс. Готовимся. Приходят. Моем все то же еще три раза. К вечерней поверке приползаем в казарму. Каторга, блин…

* * *

– Строиться, рота!!!

Штундер, блин, «Майор Вихрь». Вломился в расположение, как мент в воровскую малину. Строиться… Нам положен отдых после обеда. Личное время. Тридцать минут. Какое там. Дневальный, который только что дремал стоя, орет теперь, будто ужаленный:

– Рота, построение в шинелях! Смотр формы одежды!!!

Что за смотр? А кто готовился? У меня паника.

Мою форму не то что ротному – детям показывать нельзя до шестнадцати.

А вон наш старшина, Пытровыч, по-моему, знал. Он уже в шапке, в шинели стоит, упакованный. Докладывает:

– В две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!!! Товарищ майор…

Штундер брезгливо машет рукой:

– Отставить! Первая шеренга, два шага вперед шагом марш!!!

Громыхаем сапогами по «взлетке».

– Шинели расстегнуть! Обмундирование к осмотру!!!

В расположении гробовая тишина. Ротный движется вдоль строя приставными шагами. Останавливается напротив каждого сержанта, курсанта. Осматривает внешний вид, вглядывается в глаза. Будто ему донесли: «У вас, товарищ майор, в роте изменник Родины! Надо его обязательно вычислить!!!» Вот он и вычисляет.