Интересна его судьба, чем-то похожая на судьбу самого Альбанова: «Мальчишкой лет тринадцати удрал он из дома, откуда-то из Малороссии, не поладив с родными. Пробрался за границу в трюме парохода, много плавал на парусных и паровых заграничных судах и в конце концов попал на китобойные промыслы около Южной Георгии. Здесь он окончательно сделался китобоем-гарпунером, по временам наезжая в Норвегию. Там он женился на норвежке и находил, что в Норвегии можно жить нисколько не хуже, чем в России. Прослышав случайно, что Брусилов купил шхуну и собирается заняться китобойным промыслом на Востоке, он явился к нему, предлагая свои услуги, и поступил па службу на условиях гораздо худших, чем работал в Норвегии. Утешался он только тем, что наконец-то попал на русского китобоя. Несмотря на то, что Денисов устроился в Норвегии, как дома, Россию он любил страстно, и попасть на русского китобоя было всегда его заветною мечтою. К сожалению, их только нет в России».

…Но если она любила Альбанова, почему она не сказала ему о своей любви даже в такую минуту, когда знала, что вряд ли больше увидит его? Ничего не сказала, а написала письмо, если верить версии Северина и Чачко, которое он должен был вскрыть по возвращении на землю. Обыграла все безобидным образом, чтобы он ничего не подозревал:

— Валериан Иванович. Это письмо — моему самому близкому человеку. Его адрес во внутреннем конверте. А этот, внешний, на случай, если пакет попадет в воду. Когда доберетесь до ближайшей почты, разорвите его, а внутренний отправьте, пожалуйста, по указанному адресу.

Почему же она так поступила, если все на самом деле было так?

Я долго ломал над этим голову, пока меня неожиданно не озарило: «Боже мой, до чего же все просто! Если бы она сказала, он бы не пошел к теплой земле, без нее бы не пошел, а она не могла пойти, потому что была нужна здесь — в белом безмолвии. Ведь она — сестра милосердия!»

Какое точное и красивое имя носила прежде эта профессия: сестра милосердия!..

Недавно в одной из ретрорадиопередач я услышал запись старой граммофонной пластинки «Сойди на берег…» — и резануло по сердцу: эту пластинку и еще одну — «Крики чайки белоснежной» — крутил экипаж «Св. Анны» ежедневно часами перед расставанием…

Когда «Св. Фока» с Альбановым наконец приполз к Большой Земле, две поисковые экспедиции на «Герте» и «Эклипсе» уже были в Северном Ледовитом океане. «Св. Анну» искали в Карском море. Альбанов, уже прочитавший письмо, если оно, конечно, было, при всем желании не мог попасть на них. Но было ли письмо и стремился ли он попасть в состав спасательных экспедиций? Ведь его опыт им был нужен как ничей иной, но, как известно, его не было в числе экипажей «Герты» и «Андромеды», посланных Главным гидрографическим управлением в 1915 году на поиски «Св. Анны».

Ерминия Александровна Жданко, разделившая до конца участь экспедиции на «Св. Анне»! Я стараюсь ее представить на уходящем в святую вечность корабле среди бесконечных льдов, холода, голода, среди двенадцати физически и душевно больных мужчин. Сырая промозглая каюта, свет вонючей коптилки…

«При входе в помещение мы видим небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты. Лучше пусть остаются они „силуэтами“, не рассматривайте их… Они очень грязны, сильно закоптели… Бедная „наша барышня“, теперь, если вы покраснеете, то этого не будет видно под копотью, покрывающей ваше лицо!»

Но эти строки из «Записок…» Альбанова относятся к тому времени, когда он еще был на судне, когда все еще были увлечены работой, когда еще были топливо и продовольствие, когда еще не потухла надежда на спасение. А что было потом?

Об этом можно только догадываться. Эта мысль постоянно точила и Альбанова, и он писал в своих «Записках…»: «Как в белом одеянии, лежит и спит красавица „Св. Анна“, убранная прихотливой рукой мороза и по самый планширь засыпанная снегом. Временами гирлянды инея срываются с такелажа и с тихим шуршанием, как цветы, осыпаются вниз на спящую. С высоты судно кажется гораздо уже и длиннее. Стройный, высокий, правильный рангоут его кажется еще выше, еще тоньше. Как светящиеся лучи, бежит далеко вниз заиндевелый стальной такелаж, словно освещая заснувшую „Св. Анну“. Полтора года уже спокойно спит она на своем ледяном ложе. Суждено ли тебе и дальше спокойно проспать тяжелое время, чтобы в одно прекрасное утро незаметно, вместе с ложем твоим, на котором ты почила далеко в Карском море у берегов Ямала, очутиться где-нибудь перед Шпицбергеном и Гренландией? Проснешься ли ты тогда, спокойно сойдешь со своего ложа, ковра-самолета, на родную тебе стихию — воду, расправишь широкие белые крылья свои и радостно полетишь по голубому морю на далекий теплый юг из царства смерти к жизни, где залечат твои раны, и все пережитое тобою на далеком севере будет казаться только тяжелым сном?

Или в холодную, бурную, полярную ночь, когда кругом завывает метель, когда не видно ни луны, ни звезд, ни северного сияния, ты внезапно будешь грубо пробуждена от своего сна ужасным треском, злобным визгом, шипением и содроганием твоего спокойного до сего времени ложа; с грохотом полетят вниз твои мачты, стеньги и реи, ломаясь сами и ломая все на палубе?

В предсмертных конвульсиях затрепещет твой корпус, затрещат, ломаясь, все суставы твои, и через некоторое время лишь кучи бесформенных обломков да лишний свежий ледяной холм укажут твою могилу. Вьюга будет петь над тобой погребальную песню и скоро запорошит свежим снегом место катастрофы. А у ближайших ропаков кучка людей в темноте будет в отчаянии спасать что можно из своего имущества, все еще хватаясь за жизнь, все еще не теряя надежды…»

Владимир Юльевич Визе, впоследствии детально рассчитавший дрейф «Св. Анны», был уверен, что все произошло, скорее всего, именно так, как это описал Валериан Иванович Альбанов.

Но в то же время позади у «Св. Анны» уже был полуторагодовой тяжелый ледовый дрейф, и, по всему, ей в будущем не грозило быть раздавленной. Да, часть переборок разобрали на топливо, но сам Альбанов отмечал, что внутри хоть и началось разрушение, но оно незначительно пока и не разрушило прочности корпуса. И не боязнь, что раздавит судно, а угроза реального голода заставила его уйти со «Св. Анны».

Известный полярный авиационный штурман Валентин Иванович Аккуратов был знаком с Конрадом. Суровый и замкнутый, Александр Эдуардович наотрез отказывался рассказать о причинах разлада на «Св. Анне», но когда Валентин Иванович задал ему вопрос о надежности корпуса судна, он сразу оживился:

— Корабль был хорош. Мы неоднократно попадали в сильные сжатия, однако нашу «Аннушку», как яйцо, выпирало из ледяных валов. Нет, ее не могло раздавить. Только пожар мог ее уничтожить. А ушли мы, чтобы дать возможность просуществовать оставшимся до выхода на чистую воду.

По оценке Альбанова, оставшимся должно было хватить продовольствия примерно до октября 1915 года, в последнее время с охотой не везло, и, по его мнению, с приходом полярной ночи на нее рассчитывать совсем не приходилось. Но в то же время он сам пишет о свежих медвежьих следах около «Св. Анны» уже после ухода его с судна. Об этом рассказывали ему догнавшие их после пурги Денисов, Регальд и Мельбарт. Значит, все-таки у оставшихся была реальная возможность хотя бы в какой-то мере пополнить запасы продовольствия?