«Ты ведь не мог знать о том, чего я не хотела тебе рассказывать», — настаивала Элинор, как всегда, проявляя упрямство.

Вероятно, она была права; вряд ли он сумел бы найти способ ее спасти. Все равно доктор часто просыпался среди ночи от сердцебиения, даже когда телефон не звонил. Он просыпался, думая об Элинор, как было уже много лет, еще до ухода Адель, еще до того, как его сын, Дэвид, и сто внук, Хэп, переехали жить к нему. Утром Брок Стюарт часто испытывал потребность позвонить и проверить, как она там, но Элинор никогда в этот час не снимала трубку; она работала в саду, который восстановила так, как не сумела восстановить свою жизнь.

В тот день, когда дочь возвращалась в родной город, она тоже работала в саду. Славный выдался денек. Элинор в маске и перчатках посыпала почву удобрением. Всю зиму большинство растений в ее саду выглядели не лучше, чем горсть палок, но сейчас эти палки начали зеленеть, выпуская новые побеги, и скоро им предстояла обрезка. После холодных суровых месяцев розовые кусты особенно жадно откликались на подкормку из костной и рыбьей муки и человеческое внимание. Маленький гибрид возле стены казался совершенно ненасытным, поэтому сегодня Элинор решила покрыть почву вокруг него дополнительной дозой удобрений.

Покончив с делом, Элинор вернулась в дом в сопровождении старого пса. Кости в коленях и голенях причиняли ей особенно сильное беспокойство, от острой боли у нее часто кружилась голова; в последнее время она уже не обходилась без трости. Элинор Спарроу, женщина, которая никогда ни на кого не опиралась, теперь зависела от палки.

«Костная мука, — подумала она, ковыляя к дому, — вот что я такое».

Впрочем, даже мука из нее выйдет паршивенькая, учитывая, как поработал над ней рак, Она видела рентгеновские снимки; кости у нее превратились в кружево, филигрань, красивую и мертвую, очень похоже на листья, после того как над ними потрудятся жучки, хрущики японские. Элинор вымыла руки, затем достала сумку и ключи от машины. Аргусу она велела сидеть дома, хотя он заскулил и вышел с ней на крыльцо. Пес не сводил с нее глаз, пока Элинор усаживалась в джип с проржавевшими дверцами и днищем. Было бы неплохо установить на него и новую трансмиссию. Дорога еще не просохла, и Элинор ехала зигзагами, стараясь объезжать особенно глубокие лужи. Последние пять лет она собиралась попросить Мэтта Эйвери выровнять подъездную аллею, но все как-то не получалось. Всплески грязи оседали на крыльях джипа, на колесах. Снег в лесу кое-где задержался, не растаял даже в такой теплый день, и тут же рядом расцветали ландыши. Некоторые верили, будто ангел печали давным-давно превратил снежинки в ландыши, каждый год расцветавшие первыми, как утешение тем, кто пережил унылую зиму. Лично она, Элинор Спарроу, имела на этот счет большие сомнения, а ландыши вообще считала чуть ли не сорняками.

И все же появление этих диких цветов напомнило ей, что весна действительно пришла. Элинор опустила стекло и вдохнула ароматный воздух. Да, весна определенно пришла. Еще до вечера пройдет дождь, который так нужен саду, но сейчас сырость вызвана озерным воздухом; горизонт был наполнен чудесным зеленоватым светом, который бывает в это время года, особенно возле берегов озера Песочные Часы. Глянув в зеркало заднего вида, Элинор убедилась, что пес так и торчит на крыльце, преданный, как всегда. Она не хотела заводить собаку, но однажды появился Аргус — приехал на заднем сиденье в машине Брока Стюарта. Доктор нашел щенка на обочине дороги, а у его сына Дэвида, вдовца, переехавшего в дом Брока с собственным сыном, была аллергия на собак, как и у дочери Элинор. Но дочь Элинор уже давно не жила с матерью, а щенок нуждался в хозяине.

— Приюти его на недельку, — предложил доктор Стюарт. — Если поймешь, что он тебе не нравится, я найду для него другой дом.

Никогда не соглашайтесь взять щенка хотя бы на неделю, Элинор теперь знала, как это бывает. Всего неделя — и ты уже полностью покорен этим существом, несмотря на все его безобразия — кучи на ковре, разорванные книги, зажеванные туфли. Она не думала, что оставит его у себя, пока не случилась напугавшая щенка гроза. Элинор пришлось усесться прямо на пол кухни в своем большом пустом доме и успокаивать малыша. Она протянула руку, чтобы погладить его, и почувствовала, как бьется маленькое сердечко. Она так и не позвонила Броку Стюарту, чтобы он забрал собаку, а в следующий раз, когда доктор приехал с визитом, Аргус уже спал в комнате Элинор, нес охранную службу у дверей.

Но сегодня охранную службу несла Элинор, стоя на вокзальной платформе. Вокзал в их городе был маленький и удобный, построенный из коричневого гранита в неоготическом стиле. Строительством занималась какая-то бригада приезжих. Они потрудились хорошо, сделали все красиво и установили на скате крыши латунные часы, громко отбивавшие каждый час, так что старшеклассники на другом конце города жаловались, что их бой мешает им во время экзаменов. Дневной поезд, выехавший с Южного вокзала Бостона без четверти одиннадцать, опаздывал, что было не удивительно. Когда поезд в конце концов подъехал, началась суматоха. Пассажиры должны были высаживаться в спешном порядке, чтобы поезд покатил дальше в Гамильтон, не особенно нарушая расписание. Илай Хатауэй, несомненно один из старейших таксистов штата, сигналил, предлагая услуги своего древнего синего «универсала», на боку которого было выведено черной краской: «Лучшее и единственное такси в Юнити». Сисси Эллиот, древняя и вредная старуха, едва ковыляла с помощью ходунка — намного хуже трости, не без удовольствия отметила про себя Элинор, — и войти в вагон ей помогала дочь, Айрис, что вообще приостановило на время высадку пассажиров.

Элинор узнала Сисси Эллиот, соседку справа, с которой не разговаривала лет двадцать, а вот собственную дочь в тот день она не узнала. Естественно, она ожидала увидеть семнадцатилетнюю упрямицу, которой хватило глупости убежать из дома за два месяца до окончания школы. Дженни готовы были принять и Брауновский университет, и Колумбийский, однако она отправилась в Кембридж и поступила на работу в кафе-мороженое «Бейлис», где подавала пломбир с карамельным сиропом и малиново-лаймовые коктейли, давая возможность Уиллу учиться в Гарварде. Элинор искала глазами именно ту девочку, совершавшую одну ошибку за другой, слушавшую только голос сердца и ничего не понимавшую в любви. Она высматривала на переполненной платформе особу с длинными черными волосами, в джинсах и куртке горохового цвета, но вместо этого увидела женщину за сорок, все еще с темными, но теперь уже короткими волосами, зачесанными назад, одетую в совершенно обычный светлый плащ поверх черного костюма. Но кое-что осталось прежним: Элинор поймала тот же недоверчивый взгляд блестящих глаз, таких же темных, как у Ребекки Спарроу. Те же высокие скулы, та же холодная сдержанность. Спустя столько лет по платформе шла ее дочь.

Рядом с этой женщиной вышагивала внучка Элинор Спарроу со спортивной сумкой в руке и рюкзачком, перекинутым через правое плечо, так как левое, поврежденное при родах, ныло в сырые дни, как этот. Девочка была светленькой, что очень удивило Элинор. Все в роду Спарроу всегда рождались темноволосыми, мрачными, склонными к трагизму и меланхолии, но Стелла показалась ей жизнерадостной, когда оглядывала платформу. Высокая девочка с тонкими чертами лица, наверняка смышленая, ибо сразу узнала бабушку, хотя прежде они никогда не виделись. Узнала и тут же начала махать рукой.