к океану, а с моей стороны магистрали стоял единственный, название которого я в меру моих переводчицких способностей обозначил для себя как «Гостевой дом Беллингхема». Туда и пойду.

Я направил стопы по вечернему городку, в безлюдных местах прихлёбывая из молочной бадьи. Да уж, расположиться в парке — идея изначально была гиблая. Похоже, народ здесь сильно за ЗОЖ или типа того. И велосипедистов нарисовалась куча, и на пробежку люди выползли, и чуть не целая команда с баскетбольным мячом в тот же парк мимо меня прошлёпала.

Или это оттого, что дневная жара спала?

Так или иначе, а под кустом с разборкой пистолетов не засядешь.

КАКОЙ НАСТОЙЧИВЫЙ, ГЛЯДИ-КА

Олька. Понедельник, 6 июля, Иркутск. Часов десять, полагаю.

Мысль о настойчивости я думала, когда после отвратительного залипонного завтрака (который я, несмотря на тошноту, заставила себя немного поесть, чтобы не вызывать ни у кого идиотской фантазии кормить меня через трубочку) в мой убогий бокс снова явился давешний безликий дядька. Что-то спрашивал. Я даже не вполне помню что, потому что мигрень моя не утихала. Половину слов не могу понять. Но как меня раздражает вот это его безэмоциональное интонирование!

В середине я психанула, и хотела выкрикнуть ему, что бесит он меня.

Как же я разозлилась, начала орать… А когда мигрень, орать нельзя, вместо нужных слов всякие выскакивают — нужные, ненужные, совсем неподходящие. Целые ходовые фразы. Хочешь, например, возопить драматически: «Да что вам от меня надо⁈» — а мозг цепляется за привычное начало и выпаливает: «Да что ты будешь делать⁈» — причём, с первоначально заложенными интонациями. А это обескураживает, потому что оно как тот заяц с горки летит — не поймёшь, где уши, где хвост, и фразу ты вроде как сам говоришь — и в то же время с глубочайшим недоумением на неё смотришь.

Это меня махом довело до такой кондиции, что я начала орать просто неостановимо. Обматерила этого мужика восьмиэтажными со всех сторон, и самого его, и начальство и всех сотрудников — да всё хаотически, бессвязно, сама себе удивилась, сколько всего, оказывается, память хранит…

На мои вопли примчался взволнованный Фёдор Палыч с целым выводком медсёстёр и санитарок. Пробился он в тот момент, когда я из последних сил выдала:

— Да чтоб тебя вы**ли ежом косматым, против шерсти волосатым!

Упала на плоскую больничную подушку. Голова болела зверски, разламывалась просто.

— Ну, это уж ни в какие ворота, — поджала губы суровая медсестра со шприцем. — Ежом! Придумала же!

Я хотела складно ответить, и сосредоточилась, так, что аж глаза на лоб полезли, что ж так больно то…

— Это… не я… это… Пётр… первый… сссссу-у-ука… прдумал… малый… загиб… клас…сика… Чит…тать… надо… побольше… А-м-м-ы-ы-ы-ы… — из глаз полились слёзы, — боль… но… больнобл*дь! Дасделайтежечтонибудь!!!

Фёдор Палыч негромко что-то скомандовал медсестре, она уже протирала место укола спиртовой ваткой. Сам же сердито развернулся к «гостю»:

— Я не знаю, чего вы хотите добиться от ребёнка, но повторять методы доктора Менгеле я в своём отделении не дам!!! Ожидайте, пока состояние стабилизируется до возможности говорить без болевого синдрома.

«ГОСТЕВОЙ ДОМ»

Вовка. Воскресенье, 5 июля, 18.45 по времени Калифорнии/Вашингтона. Беллингхем, мотель «GuestHouse».

Гостиница оказалась лишённой архитектурных изысков, практически как ранние хрущёвки. Абсолютно безликая коробка, только не пять этажей, а три (первый почему-то утопленный в землю почти по самые окна). Что сказать? Обычная недорогая гостиница, спасибо, что чисто.

На ресепшене скучала обширная тётка. Белая. В смысле кожи, а не волос. Здесь как-то вообще негров мало. Я вытащил из кармана ручку, валмартовский чек и написал на обороте: «1, — ткнул большим пальцем себе в грудь для верности, — 1 day». Закивала. Двадцать баксов за сутки. Вроде бы, если ничего не путаю, завтрак включён.

Да и хрен с ним, включён — так включён. Дальше возникла сложность, которой я, откровенно говоря, надеялся избежать. Тётка хотела документы. Я изображал не просто глухого, а ещё и тупого. В конце концов вытащил ещё десятку, сунул её через прилавок и подписал на своём листке: «for you».

Тётка поджала губы и уставилась на деньги. С минуту внутри неё происходила борьба. Потом она сгребла купюру, покачала головой и выдала малопонятную фразу. Вроде, «нейм» мелькнуло. Имя надо? Я написал на листочке: Will Wolf, чем она, вроде бы, удовлетворилась и наконец-то выдала мне пластиковую карточку от магнитного замка.

Интересно, стуканёт на меня куда-нибудь или нет? Зная их привычку «помогать закону», скорее да. Сколько у меня времени? Час, полчаса? Вот я встрял!

Бля, делать что?

Я стоял с карточкой в руках и продолжал «тупить». Взгляд у тётки сделался нетерпеливый, я ей явно мешал. Она всё ещё держала в руках мои деньги и не торопилась убирать их в кассу. Не будет она ждать, прямо сейчас звонить начнёт. Я сделал несчастное лицо и помычал — дескать, не знаю, куда идти. Она снова поджала губы и вылезла из-за своей стойки, пошла вперёд, тяжело переваливаясь.

Не очень порадовало, что вход и выход в гостинице оказался только через центральную дверь. Обычно же у них каждый номер выходит на улицу, даже на 2–3 этажах, для чего снаружи пристраивается галерейка. Тут почему-то здание было в евро-стиле. Зато первый этаж, остаётся резервный выход через окно!

Тётка открыла номер, зашла, ткнула пальцем в кровать, телевизор, распахнула дверь в ванную (она же туалет), сунула мне в руки карточку и развернулась на выход.

И тут я панически замычал.

— М-мм! М! М!

Развернулась она с лицом совсем уж недоброжелательным. Типа, ну что ещё?

Я присел на корточки в дверном проёме туалетной комнаты, мычал и тыкал пальцем под ванну. Тётка нахмурилась, шагнула поближе, отодвинула меня и грузно наклонилась, чтобы увидеть, чё я там тычу. И получила аккуратный удар в затылок. Рукояткой пистолета, да.

Хорошо, что у амеров гигантомания. Несмотря на то, что туша получилась довольно большая, пройти мимо было всё ещё возможно. Изнутри двери имелся дополнительный засов-щеколда (тоже с уклоном в гигантизм, я б такой, наверное, для сарая купил), который я не преминул закрыть. Сдёрнул с кровати простынь, оторвал с края длинную полосу, скрутил в жгут, связал тётке руки, пока в себя не пришла. На жирном запястье заметил часы. Снял. Вот не судите меня, без часов жуть как неудобно. Ещё из одного куска простыни соорудил кляп, иначе придёт в себя — представляю, какую сирену включит. Из бокового кармана кофты вынул свою тридцатку.