Когда-нибудь я обустроила бы на первом этаже комнату для папы, я ухаживала бы за ним и каждые шесть минут придумывала себе новую жизнь…

Я любила тысячи Изольд, читавших мой блог, мне нравилась их доброжелательность, спокойная и мощная, как большая река, возрождающая, как материнская любовь. Я любила наше женское сообщество, нашу уязвимость и нашу силу.

Я очень любила свою жизнь, и в ту самую минуту, как узнала о выигрыше, поняла, что эти деньги все погубят.

А что взамен?

Огород побольше, чем сейчас? Помидоры крупнее и краснее теперешних? Новый сорт мандаринов? Другой дом, просторнее и роскошнее этого, ванная с джакузи? «Порше-кайен»? Что еще? Кругосветное путешествие? Золотые часы и бриллианты? Силиконовые груди? Перекроенный нос? Нет. Нет. И нет. У меня было то, чего за деньги не купишь, но что они с легкостью могут отнять, разрушить.

У меня было — счастье.

И деньги могли разрушить счастье.

Во всяком случае, мое счастье. Такое, какое было у меня. Со всеми его недостатками. Заурядное. Мелочное.

Но — мое.

Огромное. Ослепительное. Единственное и неповторимое.

Потому-то, спустя несколько дней после того как вернулась из Парижа с чеком, я приняла решение сжечь эти деньги.

Но не успела: человек, которого я любила, их украл.

Я никому ничего не сказала.

Двойняшкам, когда они спросили, как дела у Жо, ответила, что он по предложению «Нестле» на несколько дней задержался в Швейцарии.

От Надин по-прежнему приходили весточки. У нее появился друг, здоровенный рыжий парень, аниматор, работающий над новым «Уоллесом и Громитом».[39]Моя девочка постепенно влюблялась все сильнее, но не хотела торопить события, потому что (так она написала мне в последнем мейле), если ты любишь кого-то и теряешь его, тебя больше нет. Наконец-то у нее появились слова. У меня на глаза навернулись слезы, и я ответила ей, что здесь все идет хорошо, что я собираюсь продать свою лавку (это правда) и плотно заняться сайтом (это неправда). И пообещала скоро ее навестить. Я ничего не рассказала Надин об отце. О том, как плохо он с нами со всеми поступил.

Ромен, по обыкновению своему, признаков жизни не подавал. Окольными путями я выяснила, что он, бросив и блинную, и девушку, устроился на работу в видеоклуб в Сассенаже. Возможно, вместе с другой девушкой. Он же мальчик, сказала Мадо, а мальчики все до одного дикари… Теперь слезы показались у нее на глазах, потому что она вспомнила свою взрослую дочь, которой не стало.

Через неделю после того, как Жо пропал вместе с моим чеком на восемнадцать с половиной миллионов евро, я устроила в лавке вечеринку. Народу набежало столько, что праздник выплеснулся на улицу. Я объявила, что бросаю торговлю галантереей, и представила собравшимся свою заместительницу — Терезу Дюкрок, маму той самой журналистки из местной газеты. Когда Тереза объяснила, что на самом деле не займет моего места, а «будет заниматься лавкой только до моего возвращения», все зааплодировали. А я успокоила встревоженных покупательниц, сказав: просто мы с Жо решили взять годичный отпуск. Дети наши давно выросли и в нас не нуждаются, и мы отправляемся путешествовать. Когда-то, когда мы только встретились, мы дали друг другу слово, что рано или поздно сделаем это, что увидим разные страны, попробуем на вкус разные города. И вот теперь настало наконец время пожить в свое удовольствие. Все окружили меня, хором сокрушаясь, что Жо сейчас не с нами, какая жалость, что его здесь нет; все наперебой спрашивали, какие же именно города мы собираемся посетить, через какие именно страны проехать и какой там климат, и не просто из любопытства, а чтобы тут же вручить мне подарок — пуловер, пару перчаток или пончо: вы столько лет баловали нас, Жо, теперь настал наш черед.

Назавтра я заперла дом, отдала ключи Мадо, и двойняшки отвезли меня в аэропорт.

— Жо, ты уверена в том, что поступаешь правильно? Что хочешь именно этого?

Да. Сто раз, тысячу раз — да. Да, я уверена, что хочу покинуть Аррас, город, где Жо покинул меня. Покинуть наш дом и нашу постель. Я знаю, что не перенесу ни его отсутствия, ни еще живых запахов его присутствия: запаха его пены для бритья, запаха его одеколона, слабого запаха его пота, затаившегося в оставленной им одежде, и более сильного — в гараже, где он любил мастерить мебель, терпкого, застоявшегося в воздухе запаха Жо, смешанного с запахом опилок…

Двойняшки провожают меня как можно дальше, дотуда, куда еще пускают. У обеих глаза на мокром месте. Я стараюсь улыбаться.

Первой догадывается Франсуаза. И произносит вслух невообразимое:

— Жо тебя бросил, да? Теперь, когда он уже, считай, начальник и вот-вот будет раскатывать на «кайене», он ушел к другой, нашел себе покрасивее и помоложе?

И тут разревелась я, слезы полились рекой. Не знаю, Франсуаза, он уехал, и все.

Мне приходится врать. Я умалчиваю о ловушке, об испытании искушением. О расколотом волнорезе моей любви. А может, с ним что-нибудь случилось, медовым, уютным голосом успокаивает Даниель, разве в Швейцарии людей не похищают? Я читала, что теперь, со всеми этими банковскими листингами и утаенными деньгами, в Европе стало примерно как в Африке. Нет-нет, Даниель, никто его не похитил! Никто его у меня не отнимал, он сам отнял меня у себя, сам вычел меня из своей жизни, отрезал, вычеркнул, стер, убрал — только и всего.

И все это время ты ничего не замечала, Жо? Ровно ничего. Ничегошеньки. Как в самом бездарном фильме. Муж отправляется на неделю в другую страну повышать квалификацию, ты его ждешь, перечитывая «Любовь властелина», делаешь себе маски, чистку лица, восковую эпиляцию, массаж с эфирными маслами, чтобы к его возвращению стать с головы до ног красивой и гладкой, — и вдруг понимаешь, что он не вернется.

Откуда ты это узнала, Жо, он оставил тебе письмо, что-нибудь в этом роде? Мне пора идти, и я скороговоркой бормочу: ни словечка, вот это-то и есть самое худшее: даже письма не оставил! Вот именно что ничего, совсем ничего, страшная, космическая пустота…

Франсуаза обнимает меня. Я шепчу ей на ухо последние распоряжения. Позвони мне, когда доберешься, шепчет она в ответ, едва я замолкаю. Отдохни как следует, прибавляет Даниель. А если тебе захочется, чтобы мы приехали, мы приедем.

Я прохожу контроль. Оборачиваюсь.

Они все еще здесь. Руки взлетают как птицы.

И я исчезаю за дверью.

Улетела я не так уж далеко.

Погода в Ницце чудесная, сезон отпусков еще не начался, и пока царит некоторая неопределенность. Пока идет время, отпущенное на выздоровление.