«Если по непредвиденным обстоятельствам мне придется отойти к Луаре, я не оставляю императрицу и сына вдали от меня, поскольку может случиться так, что их обоих заберут и отправят в Вену. Это может произойти с еще большей вероятностью в случае моей смерти. Если придет известие о проигранной битве и о моей смерти, вы узнаете об этом раньше министров. Отправьте императрицу и короля Римского в Рамбуйе; отдайте приказ Сенату, Совету и всем войскам собраться на Луаре; в Париже оставьте префекта или имперского комиссара, или же мэра… Но не дайте императрице и королю Римскому попасть в руки неприятеля. Будьте уверены в том, что начиная с этого момента Австрия потеряет к событиям всякий интерес и что она возьмет императрицу себе с богатой добычей, под предлогом того, что отец хочет видеть дочь счастливой, а французам навяжут все, что пожелают регент Англии и русский царь… В интересах самого же Парижа, чтобы императрица и король Римский покинули город, поскольку интерес этот не может быть отделен от их особ. Со времен основания мира я не видел примера того, чтобы монарх позволял пленить себя в открытом городе. Итак, если я останусь в живых, мне должны подчиняться и выполнять мои распоряжения; если же я погибну, то мой сын и наследник короны и императрица-регентша должны во славу французов не дать неприятелю взять себя в плен и отступать до последней деревни с последним из своих солдат… Действительно, что люди скажут об императрице? Что она бросила трон своего сына и мужа; союзникам лучше поскорее все закончить и отправить их пленниками в Вену. Я удивлен, как вы этого не поймете. Думаю, что от страха в Париже люди могли потерять голову… Что же до моего мнения, я предпочел бы, чтобы моего сына убили, нежели он оказался бы вывезенным в Вену в качестве австрийского принца. Я достаточно хорошего мнения об императрице, чтобы быть уверенным в том, что она придерживается такого же мнения, как хорошая мать и верная жена… Всякий раз, когда я видел постановку “Андромахи”, я жалел Астианакса, пережившего свою семью, и не считал, что он счастлив оттого, что не погиб вместе с отцом».

Это письмо было выслушало с большим волнением.

Следовало ли подчиниться воле императора, которую он высказал семь недель тому назад? Некоторые члены Совета стали умолять императрицу не обращать на письмо внимания и остаться с парижанами.

Тогда Жозеф попросил всех замолчать и прочел другое письмо Наполеона, которое было датировано 16 марта.

В нем император, в частности, написал:

«…Если неприятель двинется на Париж с такими силами, противостоять которым не будет никакой возможности, отправьте на Луару регентшу и моего сына… Помните о том, что я предпочел бы, чтобы она бросилась в Сену, нежели попала бы в руки врагов Франции…»

На сей раз всем пришлось подчиниться.

В полночь, когда заплаканная императрица начала укладывать чемоданы, Талейран весело заявил своим приятелям:

– Ну вот, все это и кончилось!

Затем он сел в карету и уехал к себе ждать момента, когда он сможет преклонить колени перед Людовиком XVIII…

Всю ночь дворец бурлил. Казна, торжественные одеяния и самые ценные вещи были погружены на телеги, которые должны были следовать за каретой императрицы.

В восемь часов утра, когда повозки выстроились перед павильоном Флоры, по Парижу пронесся слух о том, что Мария-Луиза собралась уезжать из города.

Зеваки помчались на площадь Карузель.

Но императрица, продолжая надеяться на прибытие Наполеона, медлила с отъездом. Наконец, в десять утра, стало ясно, что надо садиться в карету: казаки были уже в Клиши…

Мария-Луиза пошла за сыном.

Понимал ли этот трехлетний ребенок, что теряет империю? Он ухватился за кроватку и начал кричать:

– Не хочу ехать в Рамбуйе! Это – плохой замок! Останемся лучше здесь! Я не хочу уезжать из этого дома!..

Дежурный шталмейстер господин де Канизи взял его на руки. Но король Римский начал цепляться за стулья, за двери, за поручни лестницы.

– Не хочу уезжать! – кричал он. – Поскольку Папы нет, я здесь хозяин!

Наконец его усадили в карету к матери, и кортеж тронулся.

И народ с удивлением увидал, как по булыжникам мостовой затряслась карета для помазания государей…

Империя рушилась.

Пока Мария-Луиза катила в направлении Рамбуйе, охваченный страхом Жозеф бежал, предоставив маршалам право начать переговоры с неприятелем. 31 марта была подписана капитуляция. Впервые со времен Столетней войны Парижу суждено было испытать позор оккупации…

В тот самый момент, когда казаки готовились промаршировать по Елисейским Полям, Наполеон, ничего об этом не зная, скакал к Парижу.

В Кур-де-Франс, неподалеку от Жювизи, он повстречал генерала Бельяра, который вел отряд кавалерии в Фонтенбло. Это перемещение войск встревожило императора. Он остановил карету.

– Эй, Бельяр, что это значит? Почему вы здесь с вашей кавалерией? Где неприятель?

– У ворот Парижа, сир.

– А армия?

– Следует за мной.

– А кто же защищает Париж?

– Он покинут. Завтра в десять часов утра в него должен вступить неприятель. Национальная гвардия охраняет ворота…

– А моя жена? А мой сын? Что с ними сталось?

– Императрица, ваш сын и весь двор выехали позавчера в Рамбуйе. Полагаю, что оттуда они проследуют в Орлеан37.

Некоторое время император хранил молчание. Затем объявил, что намерен отправиться в Париж. Бельяр сказал, что это никак не возможно, что все пропало. Тогда Наполеон вскричал:

– Когда меня нет, все только и делают глупости… Жозеф – м… Кларк – тупица… или предатель!

В конце концов он решил направиться в Фонтенбло.

Покинутый всеми, он запрется в этом замке и будет ждать приезда Марии-Луизы.

Но к нему приедет другая женщина…

Они любили друг друга и говорили об этом в сумятице конца империи…

Шарль Буен

Прежде чем покинуть Кур-де-Франс, Наполеон написал императрице вот такую записку:

«Друг мой. Я прибыл сюда для того, чтобы защитить Париж, но было уже слишком поздно. Город был сдан неприятелю накануне вечером. Я собираю мою армию близ Фонтенбло. Здоровье мое в порядке. Я страдаю только от того, от чего, очевидно, страдаешь и ты.

Нап.

Кур-де-Франс, 31 марта, три часа утра»58.

Затем он снова сел в карету и уехал в Фонтенбло, не подозревая, что этой запиской он положил начало самой необычной переписке, которую когда-либо вели между собой монархи.