По данным разведки мы в четырех километрах, это хорошо. Можем и по передку работать, и ближние тылы обстреливать. Началась служба. Стрельбы – это десятое дело. Сколько всего нужно делать окромя главного, стрельбы по врагу, обалдеть можно. Мороз чуть спал, около двадцати сейчас. После тридцати с лишним уже тепло кажется. Не зря в мемуарах встречались слова о том, что валенки – это наше стратегическое оружие. Мимо нас однажды провели пленных немцев, жалкое зрелище. Я вообще их мало видел ввиду специфики службы, но тут… Если честно, даже жалко стало. Настолько убого одетые солдаты просто не способны воевать. А ведь воюют. Видимо, боятся они в плен идти, так как столько натворили, пока добрались да этих мест, что и стоят до последнего.

– Некрасов, иди сюда, – позвали меня как-то вечером в землянку к командиру батареи. Я находился рядом, поэтому явился мгновенно.

– Вот что, Некрасов. Ты отличный наводчик, не знаю, что бы и делали мы без тебя… – началось с дифирамбов, как бы плохо не закончилось.

– Извините, товарищ командир, чего я такого особенного делаю? – пожал я плечами. Был у меня один страх, что при полном составе батарей могут вспомнить, что я вообще-то заряжающий, а для меня это как приговор, я так полюбил панораму…

– Вот что, я тут с командиром дивизиона наградные составлял, мы приняли решение повысить тебя в звании. Отныне ты младший командир.

– Служу трудовому народу! – гаркнул я. А сам думал, с чего бы такая милость, сержантские лычки мне дарят? Да, объем мы выполняем большой, но ничего героического за мной нет. Вот сами командиры, те да! Ведь как ни крути, а они-то на передке всегда. Вон, пошли тут в наступление, вроде как пару деревень отбили, мы то что, просто собираем стволы, и вперед. Сколько сказали, на столько и продвигаемся. А командиры? Они ж в первых рядах идут, вместе с пехотой крутятся. Да уж, опасная служба. А иначе нельзя. Кто, как не командир, артиллерист, даст верные координаты? Вон мы тут стреляли пару дней назад. Пехоту нашу остановили возле речушки, немцы там берег сильно укрепили, не переправишься быстро, хоть речка и замерзшая. Так по команде с передка, именно от Иванцова, мы уже третьим снарядом накрыли минометную батарею врага. Причем первый снаряд полетел через пять минут. А когда выпустили каждым стволом по четыре снаряда, обороняться у немцев было некому.

– Так что держи, младший сержант Некрасов, служи дальше так же хорошо, – встав, берет со стола какой-то кругляш и прикалывает его мне на грудь. – Это от нас лично, с лейтенантом Васильевым. За то, что не дал взводу умереть с голоду на пополнении. Иногда это важнее, чем служба на передовой.

* * *

Вау! Не к месту, конечно, это вражеское слово, но эффект тот же. Мне медаль дали, «За боевые заслуги». И тут я вновь вспомнил, я ведь и об этом писал кремлевским небожителям. Писал, что сильно обделяют нашего брата, простого солдата, наградами. Нет, конечно, не ради висюлек мы тут дохнем. Но как же человеку приятно получать хоть какое-то подтверждение того, что он тут делает важное дело. Что боец реально воюет, а не отсиживается в тылу, как некоторые. Блин, если это моя работа, то, как только окажусь в тылу, сразу пойму. Я ведь так и писал Сталину, что получают награды одни тыловики, а бойцы в окопе только вшей своих могут на себе разглядеть. Черт возьми, как же приятно-то! Кажется даже, что раз наградили, то ты что-то важное сделал, а не просто тут вшей кормишь.

– Служу трудовому народу! – во второй раз прокричал я.

– Извини, что не перед строем. Просто хотелось лично тебя поблагодарить, так как тогда не смогли. Еще раз спасибо. Мало ли что могло случиться, не найди вы еду тогда. От морального разложения на фронте никто не застрахован. А бойцы уже начинали бузить, я знаю. Все это могло привести к очень печальным последствиям.

– Спасибо, товарищ командир, – ответил я на этот спич уже просто, не по уставу. Вижу, что командир сейчас от себя лично говорит, а не так, как должен.

– Завтра перед строем, если время будет, мы обязательно объявим, и тебя в том числе, чтоб не обидно было. А вообще вы все молодцы!

На следующий день и правда к обеду устроили построение и награждение. Густо, я бы сказал. Вместе со мной на всю батарею пришлось двенадцать наград. Это реально много. А если так во всей армии? Точнее, во всех армиях. Очень хорошо, я думаю, стимул у людей явно появится, а это положительно скажется и на дисциплине. Ведь как ни крути, а бойцы – обычные люди, все друг на друга смотрят, есть и зависть, куда же без нее. Говорю же, мы всего лишь обычные люди, со всеми нашими страхами, предрассудками и прочим.

Написал маме письмо. Рассказал о многом, в том числе написал о награждении. Пусть порадуется, хороший она человек, добрый. Пожелал всем здоровья и просил писать мне. Письмецо вышло коротеньким, но для родных, думаю, и это хорошо будет, все ж я не с курорта пишу. А еще через неделю пришлось вновь писать. Просто к нам в полк заявились журналисты из армейской газеты, мы с ребятами уговорили их фотографа нас отснять. Те хоть и жаловались, что пленки мало, но все же сделали общее фото всей батареи. Хоть там и мелко будет, народу-то много, но родителям понравится. Фотки нам прислали быстро, фотограф отпечатал их прямо в Калинине, благо город был почти цел, жизнь в нем не останавливалась. Вот и пришлось писать еще коротенькое письмо и прикладывать эту общую фотку, где у каждого бойца лицо не больше ногтя. А меня вообще-то хорошо видно, хрен ли там, самый высокий я тут, выделяюсь на фотокарточке, искать не нужно.

* * *

В феврале войска подошли к Ржеву. И вот тут началось уже серьезное бодание с врагом. Немцы, гады, устроились так хорошо, что мы застряли. Не потому, что сил не было или боеприпасов. Нет. В городе много местных жителей оставалось, не все убежали, да и фрицы не отпускали. Вот мы и долбили их в час по чайной ложке. Стреляли только по стопроцентно разведанным местам. Хотя все равно, я думаю, люди страдали. Ведь такая мощная штука, как гаубичный снаряд, это вам не пуля.

Нас расположили всего в двух километрах от города, это чтобы могли стрелять в глубину тылов противника. Что и делали регулярно. К немцам постоянно шла помощь, ее нужно было сокращать еще на подходах. Разведка у нас вообще молодцы, заходят так глубоко в тыл противника, что данные у нас отличные. Вот только и гибнет их очень много. Они и связисты – самые большие потери в полку. А их так просто не восстановить, это не в пехоту бойца взять. Тут научить нужно, да и чутье должно быть природное, иначе долго разведчик не протянет. Один у нас, вон, с самого начала с нами, только ранили один раз легко, а так из строя не выбывал, остальные меняются постоянно. А задачки им ставят… оторви и выброси. Как хочешь, а «языка» штаб требует регулярно, да еще не абы какого, а из нужного рода войск и места службы, тяжел их труд, очень тяжел.

Жизнь хоть и на фронте, но текла размеренно. Как бы странно это ни звучало. Получили данные, отстрелялись. Закончились боеприпасы, ждем, меняем позиции. Холод вроде немного отступил, скоро весна, конец февраля уже довольно хороший, в отличие от конца декабря. На днях меня пометило чуток. Немцы в ответ на наш огонь прислали бомберы. Четыре «штуки» кружили недолго, мы хоть и с пулеметным, но все же с прикрытием, стояли. Но все же отбомбиться они смогли. Одна из бомб упала метрах в пятидесяти от орудия, осколки уже на излете были, даже щит не пробили, но я, блин, как раз в сторону отбегал, зацепило чуток в ногу. Осколок очень маленький, да еще и вошел-то всего на сантиметр. Военврач, женщина лет сорока, хотела меня в санбате оставить, но, пообещав приходить каждый день на перевязку, уговорил отпустить. Командир был рад, что я не выбыл, долго хлопал по плечу.