Масуд удивленно покачал головой. Он, сейчас менее всего купец и более всего странник, не ожидал от караванщика познаний столь обширных и души столь открытой прекрасному.

– Быть может, уважаемый, ты встречал на этом пути и другого предводителя каравана, почтеннейшего Максуда – знатока тайных троп и коротких дорог?

– Ты знаешь учителя? – с невольным восхищением переспросил Надир.

– Учителя? Так он был твоим учителем? Да, уважаемый, давным-давно, еще совсем мальчишкой, я удостоился встречи с этим необыкновенным человеком. Я навсегда запомнил его неторопливые, мудрые рассказы обо всем на свете, но более всего о том, что довелось пережить ему самому…

– О да, достойнейший, ты воистину прав. Ибо учитель видел столь много, г‑лаз его был столь остер, а разум столь светел, что все, некогда произошедшее с ним, мог он описать словами простыми, но точными…

– Но где сейчас твой учитель? Или, прости меня, неловкого, я позволил себе быть излишне любопытным?

– О нет, достойнейший. Наставник мой, слава Аллаху всемилостивому, жив и здоров, как может быть здоров человек, разменявший девятый десяток. Он более не водит караваны, но мудрость его открыта каждому из учеников, и ни разу его, Максуда, совет не был просто старческой болтовней.

– Отрадно слышать это, поверь. Скажи, уважаемый Надир, мог бы ты ради прихоти одного из странников изменить маршрут каравана?

– В твоей просьбе, достойнейший, нет ничего странного. Ты, полагаю, именно об этом и хочешь меня просить…

– Это так.

– Повторю еще раз: те, кто присоединился к каравану, те, кто странствует с караваном, избирают цель своего путешествия. А вот путь, короткий или длинный, легкий или непростой, всегда избирает караван-баши. А потому, если я увижу резон в том, чтобы пройти не длинной тропой в обход гряды, а короткой, через перевал и каньон, то сделаю именно так.

– Я прошу тебя об этом. И вот почему. В те дни, когда я был совсем юн, отец взял меня с собой в первое странствие с караваном. В те дни Лазуритовый путь, как и сейчас, начинался с первого дня торжища на Каменном Базаре. Вот отец и захотел научить меня тому, что знает и умеет сам, дабы в будущем смог я заменить его без ущерба для наших торговых интересов. То, первое странствие мне запомнилось удивительными беседами с твоим, достойнейший, наставником Максудом и короткой каменистой тропой через ущелье. Вот поэтому сейчас я и прошу тебя избрать именно этот путь.

– Понимаю, уважаемый. И если Аллах смилостивится над нашими желаниями, а погода – над нашими несчастными головами, завтра к ночи мы ступим на эту тропу.

– Благодарю тебя, уважаемый караван-баши.

– Будешь благодарить меня звонкой монетой… И в тот час, когда перед нашим взором откроется великая согдийская долина, ее жемчужина – Самарканд – и его сердце – прекрасный Шахи-Зинда.

Теплая ночь мягким пологом накрыла лагерь, сделав огни костров менее яркими, а голоса – менее громкими. Уснули верблюды, вздыхая в предчувствии тяжелого перехода. Уснули и купцы, отправившиеся в путешествие с караваном, – им было немногим легче, чем неутомимым «кораблям пустыни». Лишь Масуд и Надир коротали ночные часы, едва слышно беседуя о городах и селениях, руинах и оазисах, через которые пролегала караванная тропа.

– У каждого, – продолжил рассказ караван-баши, – кто побывал в Самарканде, есть свои полюбившиеся места. Одному снятся развалины грандиозной мечети Биби-Ханым. Другой вспоминает квадрат Регистана, окруженный тремя медресе. Третий на всю жизнь запомнил гордую простоту мавзолея Гур-Эмир. И с любым из них нет смысла спорить, ибо сколько в мире людей, столько и граней прекрасного.

Но у меня, признаюсь, есть своя любовь. Я готов вновь и вновь приводить сюда караваны лишь для того, чтобы еще раз окунуться в тишину Шахи-Зинда – волшебной улицы мавзолеев. Шахи-Зинда не может похвастаться размерами или величием замысла. Да эту улицу никто и не придумывал, не трудились зодчие над ее гармонией и завершенностью: улица возникла сама по себе, строили ее сотни лет мавзолей за мавзолеем.

Шахи-Зинда, уважаемый, значит «живой царь».

Культ живого царя существовал издавна, задолго до прихода в эти места веры в Аллаха всесильного и всевидящего, еще во времена расцвета Афрасиаба, и был столь популярен, что проповедники сочли за лучшее не бороться с ним, а использовать во славу новой религии. Так и появилась на свет легенда о Мохаммеде Кусаме ибн Аббасе, двоюродном брате пророка.

– О да, я знаю эту историю. Поправь меня, достойнейший, если я ошибаюсь. Легенда гласит, что войско Мохаммеда Кусама было настигнуто неверными в святую минуту, когда все воины стояли на коленях и совершали намаз. Неверные воспользовались этим для деяний более чем недостойных: они зарубили всех магометан. Остался без головы и Мохаммед Кусам ибн Аббас, но он не растерялся. Взял голову в руки и спустился в глубокий колодец, откуда прошел в рай, где и обитает до сих пор. Многие герои пытались спуститься в этот колодец, чтобы выведать тайны обезглавленного царя.

– Воистину, это верно, почтеннейший, – склонил голову Надир, продолжая. – Мазар, гробница, вернее, кенотаф, то есть ложная гробница (ибо подлинный Мохаммед Кусам никогда не бывал в Самарканде), и стал первым мавзолеем этой самой улицы гробниц, прекрасного и таинственного некрополя Шахи-Зинда. Погребение возле могилы святого должно было обеспечивать все мыслимые и немыслимые блага на том свете, и потому многие вельможи и муллы старались добиться права быть похороненными именно там. Удавалось это, конечно, далеко не всем, но эти немногие были столь богаты и знатны, что мавзолеи их с тех пор почитают подлинными жемчужинами зодчества мира, что лежит под рукой Аллаха всесильного и всемилостивого.

Шахи-Зинда строился дважды. В первый раз – задолго до тех дней, когда завоеватели с далекого восхода, тартары, вошли в эти земли. Улица мавзолеев круто спускалась от мазара Мохаммеда Кусама. Неизвестный автор «Сахарной книги истории Самарканда» подробно описывает молитвы и обряды, которые нужно совершить, если ты идешь от гробницы к гробнице.

Тартары же, узкоглазые и желтолицые завоеватели, захватив Самарканд, не тронули мазар живого царя, опасаясь мести чужого для них, но наверняка сильного святого. Однако же начисто разрушили другие мавзолеи. Во второй раз Шахи-Зинда был отстроен уже при Тимуре и Улугбеке.

Масуд внимал рассказу караванщика и вновь вспоминал те минуты, что провел тогда на этой самой тихой и таинственной улице мавзолеев. Да, рассказ Надира был небогат цветистыми оборотами. Однако за каждым словом скрывались и глубокие знания, и не менее глубокая любовь. «О, если бы и мне научиться тому, как немногословна и прекрасна может быть истина, если не скрывать ее за высокопарными оборотами и неуместными сравнениями! – думал Масуд. – Должно быть, человек, увлекшись таким рассказом, сможет вместе со мной взглянуть еще раз на чудеса, некогда увиденные мною одним».

Воистину, даже неизреченная мысль порой столь же материальна, как камни древней улицы гробниц. Ибо каждое наше желание столь же сильно творит нашу судьбу, как и видимое деяние.