Открытие (хотя, наверное, мне следует говорить возобновление) II Bistro состоялось в среду 22-го марта 19— года ровно в 7.30 вечера. Месье Кокто перерезал розовую ленточку («Розовая в честь месье», — сказал Жак совершенно серьезно), которая была прикреплена поперек двери, и произнес небольшую напыщенную речь на французском, сильно размахивая руками и жестикулируя. Я, конечно же, был полностью поглощен его колоссальным хоботом. Жак и Жанна пригласили нескольких ресторанных критиков и людей, пишущих о еде из каких-то утонченных воскресных газет (включая человека, который стал моим непримиримым врагом, Артуро Трогвилла), и тучного автора «Блюд, ради которых можно умереть», Реджинальда Крейна. Если говорить откровенно, я был весьма впечатлен.

Кокто ссл за почетный стол, уставленный цветами столь свежими, какие только возможно было найти в это время года, глядя на весь мир вокруг, словно озорной эльф с непокорными волосам, пощипывая еду, в которую (с помощью Жака и Жанны) я вложил столько трудов в духоте кухни, чтобы создать нечто. С виртуозной тактичностью он выбрал блюда, которые не были вдохновлены великой французской классической традицией. Критики и писатели пришли со своими спутниками, которые, конечно же, расправились с праздничным обедом, как нечего делать; это, как я позже узнал, был маневр, совершенно типичный для их племени. Остальные столы, рад сказать, были все заняты bona fide[105]завсегдатаями.

Позже той же ночью, после того, как ушел последний посетитель, и дверь была заперта, мне удалось узнать тонкое различие между «завсегдатаем» и «клиентом». Это определение, на самом деле, озадачивало меня с тех самых пор, когда Жак упрекнул Жанну гневным взглядом за то, что она намекнула на то, что вообще эта разница была.

Это случилось потому, что я подумал, что потерял Жана Кокто; хотя как вообще можно потерять человека, у которого такой огромный нос, что через переполненный ресторан можно увидеть, как он дрожит и подергивается? Разве можно потерять человека, чьи выдающиеся физические характеристики так привлекают ваше внимание, что вы не можете сконцентрироваться на чем-либо еще? По-видимому, можно, к концу вечера, после заключительных диких крикон и гогота, и тайного испускания газов, когда псе вернулось к изначальной тишине, с которой все началось, и II Bistro неожиданно и смущенно обезлюдело, если не считать меня самого; остались запятнанные, мятые салфетки на полу, бесчисленные окурки в забитых пепельницах, пустые и полупустые бутылки загромождали столы, десертные тарелки громоздились высокими колоннами, но среди всего этого не было мсье Кокто. И тогда, конечно я понял, что случилось самое худшее из всего возможного, неужели я позволил этому заслуженно выдающемуся liommc de belles Icttres[106]и напыщенному творческому гению просто ускользнуть в толпе, даже не поблагодарив его? Меня просто бросало в пот, когда я думал об этом. Где, к тому же, был Жак? И Жанна? Ох, почему они обманули мои ожидания? Чего стоят их обещания об эффективности? Черт побери их обоих.

— Жак! — закричал я во весь голос. — Где ты, черт тебя дери?

Его не было на кухне, которая сверкала и источала беспорядочные ароматы, оставшиеся после моих кулинарных трудов. Конечно же, как я думал, он не может находиться наверху, в моей четверти, так как он бы никогда не осмелился совершить столь дерзкий поступок. Тем не менее, чтобы быть уверенным, я проверил — однако, его там не было.

— Жак! Жак, ты, несносный ублюдок! Іде ты? Іде эта старый пидор Кокто? Я потерял мсье Кокто!

В неистовстве я направился вниз, в подвал, где находились кладовые; на самом деле (и это странно, как может показаться) я никогда не решался заглянуть сюда до сих пор, так как Жак и Жанна взяли на себя заботу об этих помещениях, как они делали при моем предшественнике, и каждый дюйм своего королевства они защищали со свирепой ревностью. Это была, так сказать, их собственная частная территория — королевство сладко пахнущей, благоухающей, затхлой темноты, где хранилась большая часть лучшего вина, а вдоль каменных стен выстроились мешки и деревянные ящики. Так или иначе, это не соответствовало светлой, почти прозрачной красоте их кошачьей природы; я вообразил, что в свои свободные часы они сворачивались где-нибудь на солнышке, словно кошки.

Потом я увидел дверь. Это была обыкновенная неокрашенная деревянная дверь, встроенная в стену второй кладовки; странно, подумал я, что она здесь находится Почему она была здесь? Это была, подумал я, очень личная дверь; это была чья-то дверь, а не какая-то там просто старая дверь. Это была дверь, которая принадлежала — без сомнения — кому-то, а не чему-то.

Эти размышления о двери были безумием.

Безумием ли? Мне показалось, что я услышал шум, раздавшийся из-за этой, мать ее так, двери; таинственный, отрывистый шум, словно пульсирующий скрежет или хватка, словно азбука Морзе, которую издает некто, страдающий тонзиллитом. Я поднял кверху голову и слушал так внимательно, как только мог. Затем, внезапно я отчетливо услышал голос, который произнес:

— Jacques, топ petit oiseau — mais non! — petit? No, comme tu es vraiment magniflque! Oh Jacques, je t’adore![107]

Я немедленно узнал эти пронзительные, театральные интонации.

Дрожа всем телом, я повернул ручку двери и толкнул ее.

— Maitre Orlando…[108]

От небольшой уютной картины, которую я сразу увидел, у меня перехватило дыхание: в середине комнаты (чрезвычайно хорошо оформленной комнаты, как мне удалось рассмотреть) стояла огромная двуспальная кровать, на которой лежал совсем голый Жак, его ноги были широко раздвинуты, руки он положил под голову, безразличная улыбка блуждала по его лицу. А сверху на Жаке был столь же голый мсье Кокто; его лицо, однако, было маской чистого ужаса.

— Не беспокойтесь, Маэстро, — заметил Жак с легкомысленностью, которая привела меня в ярость. — Месье Кокто — клиент.

В это мгновение раздался голос из-за двери; я повернулся и увидел Жанну.

— Во всяком случае, теперь — клиент, — сказала она.

История, которую я позднее услышал от Жака и Жанны, была гротескной, и вы сами узнаете ее.

Отправив Жана Кокто (лимузин от Отеля «Карбурн» был вызван за ним в начале второго), я позвал близнецов в свой кабинет, усадил их и потребовал исчерпывающего объяснения.

— В какие, черт подери, игры вы думаете играть? — спросил я.

— Мы не играем. Это не игра.

— По крайней мере, на этот счет ты прав. Ну? Что вы скажете об этом? Вы собираетесь сказать мне, что это была всего лишь одна незапланированная и украденная ночь любви, и что вы сожалеете об этом от всего сердца, и что это больше никогда не случится? Потому что если вы собираетесь сказать это, я вам не поверю.