– Мы ведь должны были держаться вместе, – долбала по мозгам Ширли, – таковы правила. Это было неосмотрительно. Эт-то было крайне неосмотрительно.

Никогда не поверила бы, что способна так ненавидеть человека, с которым знакома меньше двух часов.

Охотно признаю, что подавляющее большинство ГГ, и молодых, и не очень, считало курорт раем, но были и такие, кто, подобно мне, предпочел бы провести неделю в третьеразрядном мотеле в Айове. Однажды за обедом я разговорилась с унылым пухлощёким патологом, мужчиной лет сорока с лишним. Когда я упомянула, что мне как журналистке предоставили отдельную комнату, он чуть не заплакал. Большую часть ГГ расселили по двое просто наудачу, кто с кем попадет, и сосед патолога три ночи подряд отказывался впустить его. «Один только раз он впустил меня, – жаловался доктор, – ему никак не удавалось найти свои антидепрессанты, и он хотел, чтобы я помог ему».

Вы, конечно, знаете фильм «День сурка», в котором Билл Мюррей раз за разом проживает один и тот же злополучный день, пока однажды ему не удается прожить его правильно. То же самое случилось и со мной – вот только правильного дня я так и не прожила. Каждый день нас ждали все те же мероприятия, и проводились они в одно и то же время в одном и том же месте. В полдень у бассейна начиналась игра в «день-ночь»: ведущий, делая тщательно отработанные пассы руками, кричал «господам гостям»: «День!», «Ночь!», «Танцуем!» Ежедневно после полудня пианист в баре играл одни и те же мелодии в одном и том же порядке. Я могла бы поклясться, что предпочту утопиться в цистерне ледяной «Маргариты», чем еще хоть раз в жизни услышать «Свечу на ветру». Вечерними развлечениями обычно были музыкально-комедийные представления, включавшие в себя пение под фонограмму и переодетых в женское платье мужиков. Для разнообразия под лиф им иногда вставляли наполненные водой презервативы.

К середине недели я собрала достаточно материала для своей бравой статейки и начала ходить в единственное на курорте место, всегда пустовавшее: в гимнастический зал. Никто не приезжал на Карибы для того, чтобы воспользоваться «Стэйрмастером».

Моя командировка уже подходила к концу, когда однажды за ужином мне пришлось вспомнить одно из любимых изречений дедушки Джулиуса: «Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже». Рядом со мной сидела Салли, крашеная блондинка, постоянно живущая на Прово; в «Клуб-мед» она пришла из любопытства. Салли рассказывала свою трагическую историю, а у меня все ниже отвисала челюсть. Она была замужем двадцать лет, жила на Манхэттене, потом вдруг влюбилась в художника и по минутной прихоти переехала с ним на Прово, потратив все свои деньги на дом, который нашла по Интернету.

Только когда Салли и ее возлюбленный приехали на Прово, выяснилось, что он – нищий алкоголик, их тропический рай – поросшее чахлым кустарником прибежище наркоторговцев, адом ее мечты ничего не стоит. Сейчас она намертво застряла на Прово: не могла избавиться от своей собственности, отчаялась найти клиентов для открытого ею магазина пляжной моды и завязла в разбирательствах с местными налоговиками.

Встреча с Салли придала мне силы. Уж конечно, если она выдержала на Прово два года, то и я как-нибудь перетерплю оставшиеся три дня.

Но это продолжалось лишь до тех пор, пока я по настоянию своего редактора не решилась принять участие в «Закатном круизе для одиноких». Поднявшись на борт последней, я оказалась рядом с продавцом из бронкского магазина одежды, сутулым парнем без подбородка; ногти у него торчали, как гитарные колки. Я поспешила перейти на другой борт, где села рядом с женщиной, которая приехала в Туркуаз уже в пятый раз. Желая разбить лед, она рассказала мне, что «абсолютно уверена», что два ее фокстерьера уже были с ней в прошлой жизни.

К пятому дню я нашла для себя стратегию выживания еще более действенную, чем «Стэйрмастер»: спала по четырнадцать часов в день.

Наконец вечером седьмого, заключительного, дня во мне затеплилась искорка дружелюбия, и я представилась сидящему напротив пожилому мужчине. Его кожа походила на вяленое мясо, а крашеные волосы от солнца превратились из темно-русых в оранжевые.

– Так откуда вы? – как это принято в «Клубе-мед», без лишних околичностей спросила я.

– Из «Клуба-мед», – ответил он.

– Нет, я о том, где вы живете?

– Здесь и живу.

Он объяснил, что «оставил фармацевтику» и вот уже пять лет перевозит три своих чемодана из лагеря в лагерь, живет там по нескольку месяцев, не имея постоянного дома. Ему было безразлично, что у него нет доступа ни к газетам, ни к телевидению, нет выхода в окружающий мир, и он не считал свой образ жизни препятствием для того, чтобы завязать долгосрочные отношения. Он сказал, что совсем недавно в Мексике ему приглянулась одна француженка; она с радостью бросила работу в Париже, чтобы присоединиться к нему. Увы, совместная жизнь не продлилась долго.

– Через две недели, – задумчиво проговорил он, – мы поняли, что это была не любовь. Может, сказалась разница в возрасте.

Ей было двадцать три. Отослав француженку обратно в Париж, он начал искать замену.

Автобус катил в аэропорт; досада моих попутчиц была почти осязаема. Всех их, казалось, можно разделить на две категории: те, кому не удалось ни с кем переспать, и те, чьи партнеры бросили их, как обертку от жвачки. Только тогда я осознала, что совершила невозможное. Я провела в Туркуазе целую неделю, не став ни победительницей, ни побежденной.

Все же поездка в «Клуб-мед» принесла кое-какую пользу: она напомнила мне, как хорошо в Бенде. Посетив Найроби и Прово, я утолила страсть к путешествиям и была готова предаться страсти более непритязательной и естественной.

Свой тридцать первый день рождения я провела в обществе привлекательного умного неженатого молодого человека, и это, безусловно, изменило бы ход событий, не будь ему тринадцать лет от роду.

Так вышло, что мой день рождения совпал с его бармицвой, второй за всю историю еврейской общины Бенда. Несколько месяцев назад я присутствовала на первом праздновании столь значительного события, и тогда подвал методистской церкви был полон под завязку. Я не знала даже имени мальчика номер два, но боялась, что новизна празднества уже поблекла и раскладные стулья в этот важный для него день окажутся пусты, и решила пойти просто из солидарности. (Жертву эту я принесла легко, поскольку мне все равно нечего было делать.) Когда торжественный обед подходил к концу, кто-то упомянул о том, что сегодня у меня день рождения, и пожилая председательница, повернувшись ко мне, в ужасе спросила: «И вы отмечаете его с нами?»

Когда я вернулась домой, на автоответчике меня ждало поздравление от бабушки и дедушки.

– Надеюсь, ты выйдешь замуж прежде, чем меня не станет, – говорила бабушка Ханни.

– Знаешь, тридцать один – это ведь больше, чем тридцать, – вторил ей дед.

Я легла на кровать, вспоминая, как провела свой тридцатый день рождения – с Алеком, на острове Помпеи близ Гуама. И чем занимаюсь я год спустя? Хожу «для кучи» на чужую бармицву.