«Умница Хач», — подумал я.

— Я пообещал найти вас до темноты. Вот и все.

Довольно скоро мы выбрались на опушку, но совсем не туда, где я привязал коня. Стояла ночь. Обычно в этих местах в начале лета ночи бывают очень светлыми. Но сейчас на редкость сумрачно. Ветер гнал по небу рваные облака и швырял в лицо пригоршни дождевой пыли.

— Куда теперь? — спросил я.

— Даугтер в той стороне. — Перегрин махнул рукой. И тут я заметил, что вдоль черной стены леса к нам быстро приближается небольшой конный отряд. «Кого черт несет?» — пробормотал я, вглядываясь.

— Да это же наши! — обрадовался Перегрин. — Эгей, Ха-ач! Хач, сюда!

Дернув его к себе, я зажал ему рот, но было поздно — всадники повернули прямо на нас, и стало ясно, что это вовсе не наши.

— Прячься за меня, — приказал я. — Прикройся щитом и не высовывайся.

Перегрин поспешно исполнил требуемое и притих. Нас окружили. Я не мог разобрать ни гербов, ни каких-либо других знаков. Видны были только тусклые латы и плюмажи, колеблемые ветром. Всадники молча возвышались над нами, склонив копья. Я ждал.

— Кто такие? — спросил наконец высокий заносчивый голос.

— То же самое я хочу спросить у вас, — отозвался я, хотя уже узнал этот голос и понимал, что сейчас буду узнан сам.

Голос принадлежал Алеку-Мордашке.

— Какой сюрприз! — сказал он. — Я выполнял поручение его величества во Флангере и очень сожалел о том, что присоединюсь к армии уже после того, как твой замок будет взят. Но справедливость все же есть на земле, иначе мы с тобой не встретились бы. Как тебе удалось улизнуть, мерзавец? Король не собирался оставлять тебе жизнь.

Пропустив «мерзавца» мимо ушей, я сказал, что улизнула королевская армия, а не я. Мордашке надо изрядно поспешить, если он и вправду хочет присоединиться к ней. Он захохотал и заметил, что разум мой отнюдь не прояснился со дня нашей первой встречи.

— Я вижу, ты надолго запомнил тот день, — сказал я. — Запомнишь и сегодняшний. Ты уже обзавелся новым мечом взамен того, что я отнял у тебя?

— Не обольщайся, поединка не будет, — ответил он. — Я не считаю себя обязанным поступать с тобой согласно рыцарскому кодексу. Я просто прикажу моим людям убить тебя. Как бешеную собаку. Как ядовитую тварь.

— А ты не боишься за своих людей, Мордашка? Что, если я забрызгаю их ядовитой слюной? — спросил я, оглядывая темное, ощетинившееся копьями пространство. Дело было плохо.

— Кто там с тобой, оруженосец? — спросил Мордашка.

Перегрин притаился за моей спиной как мышонок. Даже дышать, кажется, перестал.

— Этот человек, — сказал я сухо, — в отличие от меня, не бешеная собака и не ядовитая тварь. И он не наносил тебе обид. Надеюсь, ты позволишь ему уйти.

— Нет, — с металлом в голосе ответил Мордашка. — Если ты об этом просишь — нет.

— Ты не тронешь его.

— Он умрет на твоих глазах. Жизнь четверых моих друзей стоит много больше, чем ты думаешь.

— Ты не тронешь его, сукин сын, подлец! — взъярился я и, спохватившись, тихо добавил: — Пожалуйста…

Бог знает на что я был готов — упрашивать, торговаться, рвать зубами глотки, но Перегрин вдруг повернулся к Алеку и незнакомо низким голосом произнес:

— Не хотите ли получить обратно свое оружие, сударь? «Отвага и гордость», не так ли?

— Дай сюда! — немедленно отозвался Мордашка, властно протягивая руку.

Послышался звук вынимаемого из ножен меча, и все такой же неузнаваемый голос Перегрина:

— Попробуйте взять, сударь. А то что-то не вижу я в вас ни гордости, ни отваги.

Обнажая меч, я успел подумать, что кое-чему малыш все же у меня научился и, судя по всему, он стоящий парень, жаль, узнал я об этом поздновато. Всадники надвинулись, плотнее смыкая кольцо.

— А ну, кто вечной жизни захотел? — весело заорал я.

Я был готов к тому, что бой кончится для меня очень быстро. Но он все длился и длился. Каждое из копий, направленных на нас, казалось мне неким существом, хищным, сильным, но не слишком проворным. И я с ледяным наслаждением окорачивал снующие в потемках длинные жала, бормоча: «Один есть! Еще один! И еще!» Меч вращался в руке, послушный, как никогда.

Перегрин творил что-то уж вовсе невероятное. Я чувствовал его движения, уверенные и сильные, слышал звон стали и глухие удары о щит. Кто-то из нападавших взвыл, потом с визгом повалилась чья-то лошадь. «Не нр-равится?» — послышался ликующий хриплый вопль, и у меня мелькнула мысль, что человек, лихо дерущийся рядом со мной, — кто угодно, только не Перегрин.

И вдруг из редеющего кольца копий навстречу мне вырвалось одно, и я понял, что мощный удар его я не смогу ни отразить, ни ослабить. Оставалось только увернуться, но позади был Перегрин, его спина, не защищенная даже кольчугой.

«Кончено», — подумал я и малодушно зажмурился, ожидая боли.

Целая вечность прошла, и, не дождавшись, я открыл глаза. Не было ни копья, ни воина, его метнувшего, ни лошади. На их месте быстро и беззвучно закручивалась какая-то темная воронка, и силуэты всадников рядом с ней зыбко дрожали и вытягивались, точно отражения в воде.

— Назад, все! — дико закричал Алек, заржали и заметались лошади, и мне показалось, что я снова теряю зрение — все вокруг подернулось сумрачной рябью, задрожало и исчезло. Погасли тусклые сумерки, оборвались звуки, и в оглушающей тишине земля медленно ушла из-под ног. Я намертво вцепился в рукоятку меча, сразу потеряв представление о том, где верх, где низ. Меня мягко перевернуло несколько раз, потом я снова очутился на ногах, и все возвратилось: дождь, ветер, темная стена деревьев слева, мое собственное тяжелое дыхание и бешеные удары сердца.

— Мордашка! — позвал я, настороженно поводя мечом.

Вокруг было пусто.

— Все, — выдохнул Перегрин, бросая щит.

— Неужто удрали?

— Нет. Не удрали. Не успели.

Он снова был прежним, и голос у него был прежним, но назвать его Перегрином или малышом я не решился.

— Ты не ранен, друг? — спросил я.

— Нет, — он тихо опустился на траву, — я только… устал. Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас ни о чем, я потом все расскажу, после…

— А еще врал, что мечом не владеет, — проворчал я.

— Я не врал, — ответил Перегрин и повалился на бок. Схватив его за плечи, я увидел широкие темные пятна у него на рукавах и на груди и его запрокинутое лицо, залитое кровью.

— Ч-черт, ты все-таки ранен!

— Нет-нет… — прошелестел он, не открывая глаз. — Это чужая кровь. Я тут, кажется, убил кого-то… Я устал…

Я сел, устроив его голову у себя на коленях. Перегрин надолго замолчал. Несколько раз я склонялся к нему, чтобы убедиться, дышит ли он. И вдруг он заговорил, едва слышно, медленно, как умирающий: