– Кого?

– Родиона Кирилловича Мурина.

– Он… – Опомнись! – Нет тут таких. Она бросила трубку. Вот такие дела. Еще чуть-чуть, и брякнула бы сгоряча, что преставился Родион Кириллович. Грибочков намедни покушал и преставился. Бывает…

Телефон вновь начал надрываться, но Лада трубку не брала.

– Только без паники. Быстро навести марафет и линять отсюда. И «маму» не забыть, пусть и не та она. Пусть сами потом разбираются, не мое это дело, а свое я сделала…

Лада разогнулась, утерла пот со лба. Вроде все. Квартирка приобрела тот вид, который имела до ее прихода. Приблизительно тот – кое-что, конечно, изменилось. Теперь собрать вещички, привести себя в порядок… Кстати, зеркало очень не помешало бы, но, сколько помнится, нет в этой квартире ни одного зеркала, даже в ванной. Может быть, в спальне у Мурина, там еще гардероб стоит, такой трехстворчатый?

Вошла, не глядя на кровать, отворила шкаф. С дверной изнанки на нее глянуло бледное лицо в крупной испарине, глаза, горящие нездоровым блеском. Так не пойдет. Ну-ка, собраться!

Сбивая с себя наваждение, стукнула кулаком по тяжелой дверце – и едва успела отскочить: край зеркала прыгнул на нее, целя в лицо. Зеркало показало черный тыл, застыло перпендикулярно дверце. Из открывшегося зазеркального пространства брызнул опаляющий взгляд знакомых асимметричных глаз, но не было в этом взгляде никакого безразличия…

Начало мая уже содержало в себе обещание белых ночей, и, проснувшись под утро, Павел отчетливо увидел рядом с собой пустую примятую подушку. Он встал и, накинув на плечи плед, пошел на запах табачного дыма и на звук приглушенных рыданий.

На фоне сумеречного оконного прямоугольника ее силуэт был виден четко. Растрепанная голова, подпертая рукой, сигарета в губах. Прерывистое дыхание.

– Ты плакала? – прошептал он. – Но почему?

– Прости меня, – не поворачиваясь, сказала она. – Я и забыла, когда плакала последний раз. А вот сегодня прослезилась трижды. Это пройдет… Вот и все. Прошло. Наваждение кончилось. Прости меня. В полшестого откроется метро, и я уеду.

– Куда? – глухо спросил он, вцепившись дрожащими руками в край стола.

– После того, что было сегодня… вчера, мне нельзя обратно. Я понимаю… Но у меня есть служебная комната. Юридически я ведь бухгалтер ЖЭКа с лимитной пропиской. И законная жена Ивана Павловича Ларина.

– Я не знал.

– А что ты вообще обо мне знаешь?

И, не опуская нелестных подробностей, она рассказала ему о том, как жила последние годы. Он перебил ее только однажды, когда она поведала ему о своем утре с Потыктуевым:

– Так и со мной в точности так же было. В университете, на практике в Крыму. Заглянули к нам как-то географы с парой канистр вина. Ну, туда-сюда, газ-ураган. Ничего не помню. Утром просыпаюсь в палатке – а рядом девица храпит, незнакомая, пьяная и, что характерно, в противных белых кудряшках…

Он заходил по кухне, доставая кофейник, наливая воду, засыпая кофе из банки, разжигая газ.

– Я устал от потерь, – говорил он на ходу, как бы сам себе, но достаточно громко. – В жизни мне дано было много, сказочно много. Я умел взять, но не умел удержать. И постепенно моя жизнь превратилась в череду похорон. Я похоронил сестру, вовремя не заметив роковых знаков в ее судьбе, не вмешавшись, не оказавшись рядом. Я похоронил мать, не выдержавшую смерти сестры. Я похоронил себя как ученого – а ведь когда-то наука составляла смысл моего существования… Знаешь, когда-то, совсем, в общем-то, мальчишкой, я совершил открытие. Большое, очень большое, таким мог бы гордиться любой ученый. И оно не осталось непризнанным. Наоборот. Мне присвоили ученую степень, под мою работу специально открыли целый отдел в серьезном отраслевом институте. И что? Сначала моя тема сама собой отодвинулась на второй план, потом ее и вовсе закрыли. Я ушел из начальников отдела, потом и вовсе перешел в отдел технической информации. Вместо того чтобы давать собственные работы, переводил и реферировал то, что наработали другие.

Он еще долго говорил – об отце, о Нюточке… Таня молча слушала его. Павел поставил на стол чашки, разлил безнадежно остывший кофе и только тогда обратил внимание на свой костюм.

– Прости, – смущенно сказал он, плотней запахиваясь в плед.

– Да за что прости-то?! – Таня рассмеялась, и сразу стало легко, хорошо.

– Пойду, натяну чего-нибудь. – Он направился к дверям.

– По-моему, тебе так очень идет, – сказала Таня. Павел рассмеялся, но из кухни вышел, а вернулся в белой рубашке и черных спортивных брюках.

– Хочешь, покажу кое-что? – спросил он. – Пойдем.

И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену.

– Знаешь, кто это?

Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина.

– Знаю, – после некоторой паузы выговорила Таня.

– Не знаешь, – сказал Павел. – Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем.

И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам.

Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла.

– Так не бывает, – прошептала она.

– Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора?

Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей.

– Не надо! – хором сказали Таня и Павел.

– А мне таких подарков не надо! – пряча глаза, сказал Рафалович. – Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды!

Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор.

– Спасибо, что зашли, голубочки! – криво улыбаясь, сказал он. – Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях – заглядывайте!

Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы.

– Ребята, – совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. – Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните – если что, я за вас кому угодно глотку разорву.

– Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать!

Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню.