и растворяется без следа, когда на нее смотришь сверху. Мир делается таким, каким его задумали, когда создавали.

Возможно, и горечь жизни, с которой я давно успел смириться, тоже возьмет и отступит. Оставит меня в покое, хотя бы ненадолго.

Я не стал говорить, куда мы едем. Когда экипаж остановился возле подъема на холм, с которого взлетали пестрые воздушные шары, то Кайя удивленно ахнула и посмотрела на меня так, как никто не смотрел раньше. В ее взгляде было искреннее счастье и такое тепло, словно я вдруг исполнил то, о чем она раньше даже не мечтала, понимая, что мечта не сбудется — а раз так, то и незачем тратить на нее время.

— Воздушный шар? — уточнила она веселым шепотом, и на ее щеках выступил румянец. — Правда?

— Правда, — кивнул я. — Всегда хотел посмотреть на город с высоты, но не было хорошей компании.

Я пытался ухаживать за своими женами — хотел найти к ним подход, а не просто выпить их жизни, как вино из чаши. Но никто из них не выглядел таким счастливым, как Кайя сейчас.

— Ни разу не каталась, — призналась моя жена по отчаянию, когда я оплатил билеты, и мы пошли по дорожке на холм, туда, где застыла сиренево-золотая громада воздушного шара. Рядом с гондолой стояли летчики в ярко-красных куртках, и небольшой, но очень сердитый дракон старательно вдувал пламя в оболочку. Увидев его, Кайя окончательно превратилась в восхищенного ребенка: она сжала мою руку и изумленно проговорила:

— Дракон! Настоящий! Ты видишь, видишь?

— Вижу, — нет, нельзя было находиться с ней рядом и не улыбаться, настолько искренней и счастливой она была. — С такими драконами можно летать даже в самые суровые холода. Их пламя не гаснет, а шар не покрывается льдом. А вон дополнительные защитные заклинания бегают по оболочке.

Словно в подтверждение моих слов один из летчиков вынул небольшой серый камень из кожаного мешочка на поясе и швырнул его дракону. Тот поймал угощение на лету, довольно захрумкал и приобрел вполне довольный жизнью вид.

— Ешь, Мофридд, ешь, — одобрительно произнес летчик и, заметив, что мы подошли, а Кайя смотрит с завороженным любопытством, объяснил: — Это сжатый харч, барышня. Мофридд его слопает, а он у него в желудке увеличится. Хотите покормить?

Еще бы она не хотела! Я протянул билеты второму летчику, тот открыл дверцу гондолы и, когда мы вошли в нее, то первый летчик дал Кайе камешек и распорядился:

— Сейчас он чавкать перестанет, так вы просто протяните ему харч на ладони. Не бойтесь, он сроду никого не укусил. Добрая скотинка, просто важности в нем много. Ну да это все их племя такое.

Кайя бросила радостный и немного испуганный взгляд в мою сторону. Мофридд фыркнул, повел носом, вынюхивая добавку — девичья рука с раскрытой ладонью едва заметно дрогнула. Но Кайя не испугалась — ей было по-настоящему весело. Я чувствовал это веселье — оно разбрызгивало во все стороны невидимые мелкие искры. Дракон с невероятной осторожностью протянул к Кайе зеленую острую морду, легонько фыркнул и каким-то молниеносным и невесомым прикосновением схватил протянутый харч и громко захрустел им.

Кайя рассмеялась, обернулась ко мне, и я вдруг понял, что это было то самое, настоящее, то, что я искал все эти годы и не мог найти. Она не видела во мне чудовища, которое покупает себе жизнь, отнимая эту жизнь у других. Я был для нее не монстром и истязателем, а просто человеком — мы нашли надежду и собирались найти наше спасение.

Это было хорошо. Непривычно и очень хорошо.

Первый летчик закрепил нас на сиденьях особыми ремнями. Кайя одной рукой вцепилась в край гондолы, второй сжала мои пальцы и спросила встревоженным шепотом:

— А ты катался когда-нибудь?

— На таком шаре нет, — ответил я. — Но летать приходилось. Была нужда в воздушной разведке, начальство отправило того, кого было не жалко. Не бойся, это весело.

Летчики уважительно покосились на меня. Мофридд расправил тонкие изумрудные крылья, присел и вдруг выдал такую струю огня, что у меня чуть брови не задымились. Гондола мягко качнулась, вздрогнула и с неспешной величавостью начала подниматься в небо.

Кайя еще сильнее стиснула мою руку. Холм медленно удалялся от нас, а город — открывал объятия, делаясь таким, каким мы никогда еще не видели его. Он вдруг превратился в россыпь игрушек, которые ребенок оставил на столе, и мы всматривались в крошечные дома и башни, узнавая:

— Смотри, там собор Святой Девы! — и колоннада собора, в котором вся столица когда-то молилась о защите от чумы, раскрывалась, словно руки друга или матери.

— А вон королевский дворец, — пусть маленький, но он выглядел властно и строго — белая глыба сахара, изъеденная муравьями.

— А парк? — заснеженные деревья были похожи на лохматую звериную шкуру. Вспомнился Манфред — наверно, поверить не может в то, что инквизитор не отправил его в пыточные, а отпустил, да еще и накормил. Надо же — я катился с горки за чудовищем, а нашел помощника. Улицы текли внизу серебристыми ручейками среди снежных гор, от крыш тянулись кудрявые ленты дыма, и мне казалось, что я чувствую запах яблочного пирога.

Скоро новый год. И у меня наконец-то появилась надежда.

Кайя держала меня за руку. От восторга она разрумянилась, и я пожалел, что мы не взяли чаю в дорогу. Воздушный шар пролетел над белой дорогой замерзшей реки, и перед нами раскинулся Хайфнамар — еще одна королевская резиденция, дворец и парк. Их строгая геометрия, холодная, словно человек, застегнутый на все пуговицы, давным-давно принадлежала музею, и я увидел крошечные россыпи человеческих фигурок на дорожках — люди приехали на экскурсию. Мне вдруг послышались голоса призрачных труб, торжественные гимны, шелест знамен. На снег легли тени императорских драконов.

Вот Хайфнамар остался в стороне — шар полетел над рекой в сторону Синих песков, и Кайя негромко сказала:

— Курт, смотри. Твой дом.

С высоты мой дом казался ненастоящим. Вот сейчас выйдет маленький Курт, возьмет его в руки и переставит на другое место на своем столе — и будет надеяться, что это сделает его счастливым, что это сможет все исправить. А шар летел дальше — вот Баравинский холм, похожий на плешивую голову в окружении густых волос-деревьев, еще одна стоянка воздушных шаров. Там и закончится наше путешествие над городом.

Мне вдруг стало жаль, что все так быстро подошло к концу. Я мог был лететь так всю жизнь — чтобы мир плыл от края до края, чтобы я смотрел