Бродяга повернул голову, взглянул на Макса, бредущего мимо, и окликнул:

– Есть сигаретка, командир?

Макс машинально потянулся в карман пиджака за сигаретами, но вдруг остановился и удивленно уставился на бродягу.

– Чего встал как столб? – сердито окликнул тот. – Так дашь или нет?

Оперативник, записывающий показания, поднял голову и огляделся.

– Сидоров, я не понял: ты с кем сейчас разговаривал? – спросил он у бродяги.

– Как с кем? С ним! – Бродяга показал на Макса грязным пальцем.

Оперативник снова огляделся. Потом посмотрел на бродягу и сказал:

– Придурок! Тут никого нет, кроме нас с тобой. Ты, я вижу, допился до «белочки».

Бродяга посмотрел на Макса мутным взглядом, нахмурился и, махнув перед лицом ладонью, пьяно прохрипел:

– Сгинь!

Максим дернул щекой, досадливо выругался, а затем повернулся и зашагал дальше.

Улица серой, пыльной лентой вилась по городу. Народ спешил по делам, дорога была запружена машинами, город шумел и гудел, подобно рою железных пчел.

Максим быстро шел – нет, бежал по улице, натыкаясь на прохожих, которые не обращали на него внимания, проходя сквозь них, спотыкаясь, падая и поднимаясь снова.

– Этого не может быть… – бормотал он беспрестанно. – Такого просто не бывает! Я сплю! Я брежу!

Наконец, устав от бесполезной беготни, он остановился возле автобусной остановки, проковылял под ее стеклянный колпак и рухнул на скамейку.

Вокруг был страшный, незнакомый мир, мало похожий на его родную Москву.

– Главное, не паниковать, – сказал себе Макс. – Со мной что-то случилось. Это факт. Что-то из ряда вон выходящее. Но ведь из любой ситуации есть выход! Все на свете можно объяснить. Любую ошибку можно исправить, если человек жив.

Последнее слово прозвучало как-то странно, словно бы с сомнением.

– Жив? – севшим голосом повторил Макс.

Он вдруг вскочил со скамейки, обогнул остановку и подбежал к темной витрине магазина. В мерцающем стекле отражалась улица. Прохожие, машины, огромные буквы рекламных щитов – в нем отражалось все, но только не Максим Орлов.

– Господи… – прошептал он.

И вдруг услышал голос из прошлого:

– Мы сделали все, что смогли. Но ранения вашего коллеги были не совместимы с жизнью.

«НЕ СОВМЕСТИМЫ С ЖИЗНЬЮ!» – эхом отозвался в голове Макса голос хирурга.

Он отвернулся от витрины магазина и, задрав голову, посмотрел на солнце. Яркий солнечный свет больше не слепил глаза.

– Нет! – крикнул Макс. – Этого не может быть!

Он опустил голову и снова ринулся вперед. Остановился перед уличным музыкантом, пиликающим на скрипке что-то легковесно-классическое, наклонился к его лицу и заорал:

– Эй! Эй, друг!

Скрипач никак не отреагировал на его крик.

Максим повернулся к немногочисленной праздной публике, остановившейся, чтобы послушать скрипача. Вскинул руки и, помахав ими, крикнул:

– Люди, я здесь! Кто-нибудь меня видит? Вы что, все ослепли? Я здесь!

Но никто не обратил внимания на его крик.

Наконец-то рабочий день закончился. Да и можно ли его назвать рабочим? Муть, скука, а в качестве бонуса – большой ушат дерьма, вылитый на голову. И это называется оперативно-разыскная работа?

Где выезды на места преступления? Где погони и перестрелки? Где допросы задержанных? И где, черт побери, раскрытые по горячим следам дела?!

Иван Холодков уныло вздохнул. В кармане у него запиликал телефон. Он достал мобильник, глянул на дисплей и нахмурился: звонила мать.

– Да, мама! – вяло проговорил Иван в трубку.

– Иван, ты сейчас где?

– Иду домой.

– Слушай, бабушка сказала, что ты снова отказался у нее пожить. Это правда?

– Я пробыл у нее все выходные.

– Да, но ты обещал пожить хотя бы недельку!

– Помню, мам, но мне хватило и двух дней.

– Иван, я не хочу, чтобы ты возвращался к этому сумасшедшему наркоману.

– Тимур не сумасшедший. И не наркоман.

– Откуда ты знаешь?

– Я целый месяц прожил с ним под одной крышей и ни разу не видел наркотики.

– Это говорит лишь о том, что ты невнимательно смотрел.

– Мама, перестань. Это вполне нормально, когда молодежь снимает квартиру в складчину.

– Молодежь совершает много безумных поступков, а я хочу, чтобы ты жил своим умом.

– Но я…

– Я не желаю, чтобы ты жил под одной крышей с сумасшедшим! Ты сильно подвержен чужому влиянию, сын!

Иван страдальчески поморщился:

– Мама, я уже не ребенок, я взрослый человек с высшим юридическим образованием.

– Образование тут ни при чем. Я говорю о силе воли.

– У меня есть сила воли.

– А я думаю, что ты…

– Мама, моя маршрутка! Пока!

Иван отключил связь, поднял глаза к небу и горестно вопросил:

– Господи, но почему ты со мной так поступаешь? Меня что, прокляли при рождении?!

Он немного помолчал, словно и впрямь ожидал, что сверху раздастся ответ, но его не последовало, и Холодков, опустив голову, зашагал к остановке маршрутки.

Открыв дверь своим ключом и войдя в прихожую, Иван прежде всего принюхался, ожидая учуять отвратительные запахи гульбы, которую умел устраивать его сосед Тимур. Запахи присутствовали, и Иван досадливо скривил лицо.

– Тим, ты дома? – крикнул он, разуваясь.

Ответа не последовало.

– Тим!

И снова ответом ему была тишина.

Иван прошел в комнату, разделенную на две части огромной бамбуковой ширмой, собранной из двух ширм поменьше, скрепленных между собой пластиковыми хомутиками.

Тимур валялся в своей кровати, под одеялом и в наушниках. Провод наушников был подключен к большому телеэкрану, на котором бегали футболисты, а в руках у Тима был джойстик игровой приставки.

На половине Тимура, как водится, царил полный бардак. Иван с опаской подошел к ширме и заглянул на свою половину. Старинный кофейный столик, который Иван нашел когда-то на помойке и привел в божеский вид, представлял собой жалкое зрелище: стаканы с недопитым пивом, окурки, какие-то объедки и крошки и даже использованный презерватив.

Общий вид разгрома дополняли валяющиеся на полу пивные бутылки. Иван посмотрел на свою кровать, и его передернуло. Кроватью явно кто-то пользовался, а на скомканном одеяле лежали черные мужские носки.