Вскоре Мэри-Марта принесла газетную вырезку с вакансией смотрителя маяка.

«Я помогу тебе устроиться, – сказала она, – но чтобы потом я о тебе больше не слышала».

ТОЙ НОЧЬЮ САМУЭЛЮ НЕ СПАЛОСЬ. Хлеб, который он испек, не поднялся как положено и теперь лежал комом у него в животе. Он услышал, как в гостиной человек встал с дивана, прошел в прихожую, открыл дверь и вышел. А дверь не закрыл. В дом задувало. Звенели окна, шелестели занавески и картинки на стенах.

Самуэля взяла злоба. Что этому типу приспичило среди ночи? Всего час назад они пересеклись у нужника, чуть лбами не столкнулись. Сперва Самуэль сходил проверить свет в маяке: механизм по-прежнему барахлил, но исправить его с ходу у него не получилось, и он решил, что подождет до завтра. Выйдя из башни, он пошел к нужнику, думая, что человек в коттедже. Но человек неожиданно вышел из нужника, глядя себе под ноги, и задел Самуэля плечом. Последовал нелепый танец – каждый делал шаг то в одну, то в другую сторону, мешая другому пройти.

Наконец хлопнула входная дверь и послышались шаги – человек вернулся. В кухне зажегся свет, просочившись в спальню и выхватив из темноты край комода. Зажурчала вода; кружка стукнула о стойку; звякнули столовые приборы. Самуэль кашлянул. Шум стих. Свет погас, и снова звякнули приборы. И все стихло.

Самуэль закрыл глаза и расслабился, но тут же замер, заметив на пороге высокую тень. Человек вошел к нему.

– Что такое? Чего тебе? Я сплю.

Человек приблизился. Одну руку он, похоже, сжал в кулак. Может, он что-то держал? Он присел в ногах кровати. Самуэль подтянул одеяло повыше и повторил:

– Чего тебе?

Человек заговорил и указал куда-то. Он показывал какие-то жесты, но Самуэль не мог их разобрать. Какие-то слова он повторял, словно чьи-то имена. Затем он наклонился к Самуэлю, поднял правую руку, выставив указательный палец, и провел им себе по горлу, точно ножом.

· День третий ·

САМУЭЛЬ ПРОСНУЛСЯ В СТРАХЕ, чувствуя, что над ним склонился, оскалившись, человек с ножом в руке. Но, открыв глаза, никого не увидел в комнате. Прохладный воздух подсказал ему, что сюда давно никто не входил.

Он оделся, как одевался каждое утро, хотя до жути отчетливый образ человека, проводящего пальцем по горлу, не оставлял его. Он попытался убедить себя, что этот жест мог означать что-то другое. Но что, оставалось только гадать.

Он подошел к двери, держась руками за шею, и выглянул в гостиную, проверить, спит человек или нет. Никто из них не позаботился задернуть занавески на ночь, и в комнате было светлее, чем обычно в такой ранний час. Человек лежал, свернувшись, на диване. Пальцы правой руки его были слабо сжаты, словно он что-то держал и выронил. Самуэль подумал, как легко он мог бы застрелить его. Как легко было бы поднять руку и выстрелить в него, пока он спит. Он бы не стал закапывать его тело на острове, под каменной изгородью. Нет. Он вернул бы его туда, откуда он взялся. Он зашел бы с ним как можно дальше в море и вернул волнам, чтобы они унесли его обратно. Самуэль не сомневался, что ему пришлось бы повозиться. Отмывать кровь со стен и, возможно, сжечь диван. Он бы как-нибудь объяснил его пропажу Каймелу и выпросил через него, чтобы Эдит нашла ему старое кресло. Она бы ему не отказала. Разве откажешь слезной просьбе старика, одинокого и неимущего?

Он поднял руку и выстрелил пальцем. Готово. Только у него не было пистолета и человек не умер. Самуэль отвел взгляд. На окнах были серые разводы от влаги, словно кто-то стоял снаружи, всматриваясь в комнату, и дышал на стекла. На миг ему подумалось, что явилась родня этого малого, чтобы заявить свои права на остров, и стала следить за ним. Он представил, как распахивается под их напором входная дверь и в дом вваливаются все эти утопленники с затонувшего судна – мокрые, безобразные, с разводами соли на одежде, представил, как они перелазят через изгородь, карабкаются по песчаным склонам, бредут через высокую желтую траву. А вместе с ними из-под изгороди выбираются ужасные скелеты, разбрасывая камни. И все они тянут к нему свои руки.

Самуэль отнял руки от шеи и выдохнул в ладонь, почувствовав на лице свое дыхание. Он сходил с ума. Это было ясно. Вся эта слабость, падение, кошмары наяву; все эти воспоминания, и сам этот человек. Все это сводило его с ума.

Он моргнул и снова посмотрел на диван. Что-то стояло на кофейном столике. Должно быть, человек сделал это при свете звезд, чтобы не тревожить Самуэля. Он взял банку из благотворительной коробки и напихал туда синих и белых бумажных шариков из ненужных журналов. А затем взял кабельные стяжки, пуговицы и проволоку и соорудил из них разноцветный букетик. Такую типичную поделку иммигранта и беженца. Вроде зверушек из бисера и бижутерии, тарелок и пропеллеров. Всех этих вещиц, которые делают с таким тщанием и продают за бесценок.

В трущобах, где он вырос, было много мигрантов. К тому времени, как его семья перебралась туда, некоторые жили там годами. Они брали в жены и мужья городских, заводили детей. Через улицу от дома Самуэля жила пара, покинувшая свою страну, когда там разразилась гражданская война после обретения независимости, и, хотя Самуэль давно о них не вспоминал, он не забыл, как они по утрам выходили из дома, стелили одеяло и расставляли корзинки из проволоки с бисером, чтобы сидеть на солнцепеке и делать свои поделки. После завтрака Самуэль выносил отца на улицу, и мигранты им приветственно кивали. Отец сидел на стуле и донимал расспросами проходивших мимо детей: как дела у них в школе и присягают ли они утром на верность президенту перед его фотопортретом в пышной раме, украшавшим теперь все магазины, школы и общественные здания. Спрашивал, не приезжал ли к ним еще с визитом этот великий человек, показывал потрепанный бумажный флажок, который хранил с инаугурационного парада, и говорил, что надеется однажды встретиться с ним и пожать ему руку.

Однажды утром он обратился к паре через дорогу, помахал им своим флажком и сказал:

«Жаль, что у вас в стране история не такая счастливая, как у нас, но я рад, что мы дали вам новую,