Что же говорят о том наши Софисты? Во-первых, они почитают жизнь не принадлежащей нам, потому что она нам дана; но по тому-то самому что дана, она и принадлежит нам. Не Бог ли дал им две руки? Однако ж когда они боятся антонова огня, то велят себе отрезать одну, или и обе если нужно. Сравнение точное для того, кто верит бессмертию души; ибо ежели я жертвую моей рукой для сохранения вещи более драгоценной, каково мое тело, то я могу пожертвовать моим телом для сохранения вещи еще драгоценнейшей, составляющей лучшую часть бытия моего. Если все дары, коими нас Небо наградило, суть естественно для нас блага, то они весьма подвержены перемене своего свойства; и для того-то Оно прибавило рассудок, чтоб научить нас их различать. Ежели сие правило не уполномочивает нас избирать одни и отметать другие, какое же было бы у людей его употребление?

Сие так худо основанное возражение оборачивают они различными образами. Они считают человека живущего на земли, как солдата стоящего на часах. Бог, говорят они, поместил тебя в сем свете; для чего ж выходишь ты без его позволения? Но ты сам, которого определил он в твоем городе, для чего выходишь из оного без его позволения? Не заключается ли позволение в бедственном пребывании? Где бы он меня ни поместил, однако всегда с тем, чтоб я там оставался до тем пор, пока мне хорошо, и чтоб вышел, как скоро будет худо; вот глас природы и глас Бога. Я согласен, что должно ожидать повеления, но когда я естественно умираю, тогда Бог не повелевает мне оставить жизнь, а берет ее у меня обратно: следственно в то Бремя, когда он мне делает ее несносною, повелевает мне ее оставишь. В первом случае, я сопротивляюсь всеми силами; во втором, я полагаю достоинством повиноваться.

Вероятно ли, что есть люди столь несправедливые, что почитают произвольную смерть бунтом против Провидения, и желанием отречься от его законов? Однако не значит отречься, когда перестать жить, а их исполнишь. Разве Бог имеет власть над одним только телом? Но если такое место во вселенной, где бы всякое существующее бытие не было под его рукою? И меньше ли он будет непосредственно надо мной действовать, когда очищенное существо мое будет нераздельнее и подобнее существу его? Нет, его правосудие и благость составляют мою надежду; и если я думал, что смерть может меня похитить от его власти, то я не хотел бы умирать.

Таков один из Софизмов Федоновых, наполненный, впрочем, высочайшими истинами. «Ежели твой невольник умертвит себя, – говорит Сократ Кевиту, – не наказал ли бы ты его, когда б мог, за то, что он не справедливо лишает тебя добра, тебе принадлежащего?» Добродетельный Сократ, что ты нам говоришь? Разве уже не принадлежат Богу по смерти? Совсем не то; а должно бы было сказать, ежели ты обременишь своего невольника такой одеждой, которая мешает ему исправлять тебе услуги, то накажешь ли ты его, что он скинет то платье для лучшего исполнения своей службы? Великое заблуждение придавать лишнюю важность жизни; как будто смерть нас вовсе уничтожит. Жизнь наша ничто пред очами Бога; она так же ничто в глазах рассудка, и так должна быть ничто и для нас; и когда мы оставляем свое тело, то ничего более не делаем, как снимаем беспокойную одежду. Стоит ли из сего делать столько шуму? Милорд, сии рассказчики не искренны: будучи глупы и жестокосерды в своих рассуждениях, они увеличивают мнимой грех, как будто оным, впадающие в него, отнимают у себя существование, а наказывают за него так, как будто бы они могли пребывать вечно.

Что принадлежит до Федона, то он сообщил им одно правдоподобное доказательство, какое они могут употребить, и сие рассуждение там предлагается только слегка и мимоходом. Сократ осужденный неправедным судом чрез несколько часов лишишься жизни, не имел нужды с великим вниманием рассматривать, позволено ль ему располагать ею. Полагая, что он точно говорил те речи, которые Платон заставляет его говорить, поверь мне, Милорд, что он прилежнее б об них размышлял в случае употребления их в действо; а в доказательство, что нельзя извлечь из сего бессмертного сочинения никакого сильного возражения против права располагать своею жизнью, служит то, что Катон читал его два раза в самую ту ночь, в которую он оставил землю.

Сии Софисты также опрашивают: может ли быть когда жизнь злом? Рассматривая сию кучу заблуждений, бед и пороков, коими она исполнена, скорее придешь в искушение спросить: бывает ли она когда добром? Преступление непрестанно окружает самого добродетельного человека; каждое мгновение жизни готов он предашься в корысть злого, или сам злым сделаться. Бороться и терпеть, вот часть его в сем свете; зло делать и терпеть, вот участь бесчестного. Во всем прочем они между собой различны, и не имеют ничего общего, кроме бедствий жизни. Если тебе надобны доказательства и примеры, я приведу тебе предсказания, ответы мудрых? действа добродетели, награжденные смертью. Оставим все сие, Милорд: я говорю с тобою, и спрашиваю тебя, какое главное упражнение мудрого здесь в свете, если не то, чтоб заключаться, так сказать, внутрь души своей, и принуждать себя быть мертвым во время жизни? Единый способ, найденный рассудком для избавления нас от бедствий человечества, не в том ли состоит, чтоб нам отвлечь себя от земных предметов и от всего, что есть в нас смертного, войти в самих себя, и вознестись к высочайшим умозрениям? И ежели наши страсти и заблуждения составляют наши бедствия, то с каким рвением должны мы желать того состояния, которое нас от тех и от других избавит! Что делают сии сластолюбцы, столь нескромно умножающие свои страдания своим сладострастием? Они уничтожают, так сказать, свое существование, стараясь распространить его на земли; они умножают тягость оков своих числом своих прельщений; они ничем не наслаждаются, чтобы не приготовляло им тысячи горестных лишений: чем больше они чувствуют, тем более терпят; чем больше углубляются в жизнь, тем будут несчастнее.

Но вообще, если угодно, пусть почитают добром для человека, чтоб несчастно пресмыкаться на земли, я на то согласен: я не требую, чтоб весь род человеческий единодушно принес себя в жертву, и сделал из света пространную могилу. Есть, есть злосчастные, уполномоченные общим путем не следовать, для которых отчаяние и горькие печали суть отпуск от природы. Для них-то было бы так же безумно думать, что жизнь их есть добро, как Софисту Посидонию, мучимому подагрой, не признаваться, что она была болезнь. Пока нам хорошо жить, мы сильно того желаем, одно токмо чувствование чрезвычайной муки может в нас побеждать сие желание: ибо мы все получили от природы величайший ужас к смерти; и сей ужас скрывает от наших глаз бедности человеческого состояния. Долго сносят жизнь тягостную и скорбную, пока решатся ее оставить, но когда единожды скука жить преодолеет ужас смерти, тогда жизнь очевидно уже есть великое зло, и кажется нельзя довольно скоро от нее освободиться. И так, хотя невозможно означить точно, когда она перестает быть добром, по крайней мере, весьма известно, что она бывает злом гораздо прежде, нежели мы-то почувствуем; и у всякого разумного человека право отказаться от нее предшествует задолго искушению от нее освободиться.

Не все еще по отрицании, что жизнь может быть злом, дабы тем отнять у нас право от нее освобождаться, они говорят потом, что она есть зло, дабы укорять нас, что мы сносишь ее не можем. По мнению их, то робость, чтоб избавиться от своих напастей и мучений, и будто одни только трусы предают себя смерти О Рим, покоритель вселенной у какое собрание трусов дали тебе владычество! Пусть уже Аррия, Эпонина, Лукреция будут в том числе, они были женщины: но Брут, но Кассий, и ты, который, разделял с богами почтение земли удивленной, великий и божественный Катон, ты которого Августейший и священный образ оживлял Римлян святою ревностью и приводил в трепет тиранов, твои гордые чтители не думали, что некогда в мрачном углу школы, презренные Риторы будут доказывать, что ты был только малодушный, за то, что отказал счастливому злодеянию жертвовать добродетелью в оковах! Сила и величество нынешних писателей, как выспренни вы, и как с пером в руке вы неробки! Но скажи мне мужественной и неустрашимой герой, которой бежишь так храбро от сражения, дабы сносить долговременнее тягость жизни; когда горящий уголь упадает на сию красноречивую руку, Для чего ты так скоро ее отнимаешь? Ты не можешь вытерпеть жару от огня! Ничего, скажешь ты, не принуждает нас терпеть горящий уголь; а меня что принуждает сносить жизнь? Больше ли стоило Провидению произвести человека, как былинку? То и другое не равно ли Его творение?