– На языке нашего племени это вопрос: как вас зовут?

– Это наш шаман Вэле, – с почтением к тени на хорошем испанском поясняешь ты. Напряжённый крупный торс, большая голова, белозубая улыбка и взгляд настороженного оцелота – вот таким предстал предо мной ясновидящий, прорицатель индейского племени во второй раз. Я помню его – это он совершал надо мной свои колдовские обряды, возвращая меня к жизни. Но почему сейчас он так раздражён?

Время растворяется в кружевах волн, набегающих на песчаную преграду берега… в джунглях, с неохотой приоткрывающих тропические тайны… шелесте листьев кокосовых пальм рядом с хижинами индейского племени…

Время дарит мне уроки любви, которые прилежно заучиваются моим сердцем. А сердце мужает, становится крепким, как самое твёрдое дерево бальса, из которого соплеменники Лиа (имя, непроизвольно прозвучавшее из моих уст, так и осталось её именем, по крайней мере – в общении между нами, ей нравилось, как оно звучит, и она не хотела иного), делают фигурки нучу, защищающие племя от злых духов и несчастий. И сердце ждёт продолжения чуда, уже дарованного мне судьбой.

Любовь вместе с заклинаниями шамана влилась в меня, заполнив до краёв, и я не мыслил себя без Лиа.

Я поглощён своими чувствами, и всё, что происходит вокруг, связано только с Лиа. Я понял, что Виолетта тоже спаслась, но практически с ней не общался. Я очень надеялся, что мой друг Сашка тоже – вот так, как я – на каком-нибудь прекрасном острове жив и здоров, и в конце концов мы когда-нибудь с ним встретимся, и наша дружба вновь будет нерушима, как это было с самого детства. Мне надо было в это верить, иначе горечь утраты погрузила бы меня в глубокое уныние, рядом с которым существование чувства любви было бы невозможным.

Стыдно признаться, но, не имея связи с внешним миром, я и не стремился её поскорее установить. Бесполезность метаний по этому поводу была очевидна: может, даже бессознательно, я и сам хотел, чтобы моё пребывание в этом необыкновенном месте, в этом раю длилось как можно дольше. Я понимал возможную степень переживания моих родителей за меня, но эгоистичная эйфория чувств отодвинула всё на задний план.

Мы неразлучны с Лиа, мой испанский довольно сносный, я начинаю немного понимать местный язык, мы продолжаем узнавать друг друга, и это ещё больше сближает нас. Она передаёт мне навыки своего племени: управлять пирогой, нырять на большую глубину за диковинными раковинами, ловить рыбу тонким копьём и деревянным трезубцем, доставать кокосы с высоких пальм, плести неизменное ложе для отдыха – гамаки…

Мне запомнилось ранее утро, когда я впервые отправился на охоту и сбор плодов манго, бананов, апельсинов и других экзотических видов фруктов, название которых мне было неведомо, вооружённый, как и мужчины племени, большим ножом – мачете.

И впервые так близко увидел ярко-зелёную, с чередой тёмных полос на спине, метровую игуану, лежащую на ветках дерева и лениво заглатывающую листья. Она была восхитительна… я пожалел, что в руках у меня нет карандаша и бумаги… так хотелось запечатлеть её ленивое великолепие…

Я был очень огорчён тем, что гарпун, сделанный из длинной трёхметровой палки с крючковатым наконечником, удерживаемым при отделении от древка верёвкой, в руках одного из охотников достиг цели.

Говорят, мясо игуаны напоминает куриное…

Вечером, несмотря на всеобщую эйфорию праздника удачной охоты, источающего дразнящие запахи местного лакомства – мяса игуаны, освещённого огнём горящей шелухи кокосового ореха, я не смог почему-то проглотить ни одного кусочка этого деликатеса.

Это смешно, я понимаю…

Надеюсь, никто из племени не понял моего состояния.

– Я не смогу стать для тебя защитником, если не справлюсь со своими ханжескими ограничениями. Я справлюсь, обязательно справлюсь. Ты даже не узнаешь, что я был таким. Я хочу быть полезен племени, если надо, я готов охранять урожай кукурузы от набегов диких свиней, я могу ездить за пресной водой, я могу нырять за лобстерами, я многое уже могу… – вот о чём я тогда думал, Лиа.

Я во власти любви к тебе, я чувствую обоюдное томление наших тел.

Но где ты, Лиа? День без тебя показался мне вечностью. Тебя нет ни в бамбуковой хижине, ни в наших потайных местах – нигде. Все окружили меня безмолвием. Но отчего-то шаман Вэле не обеспокоен твоим отсутствием. Значит, всё в порядке, но я должен знать, где ты и что с тобой.

Твой мир загадочен и очень суров.

Обряды, обычаи, да, я знаю – у каждого народа они свои. Но я хочу знать, что сейчас, в данную минуту происходит с тобой. Что это за обряд, и почему он происходит сейчас и вдали от меня. Я тоже уже кое-что могу, уроки вашего племени не прошли даром. Я найду тебя, Лиа, клянусь.

Второй день без тебя – всё валится из рук. Я ищу тебя везде. Я крадусь как ягуар, я бесшумен и осторожен. И только на четвёртый день я нахожу тебя. Как ты выдержала эти потоки ледяной воды, выливаемые на тебя твоими подругами, целых четыре дня, почему ты, дрожащая, еле стоящая на ногах, не убежала из наскоро построенной для этой пытки хижины из платанового дерева? И откуда у тебя взялись силы после перенесённых страданий раскрасить своё обнажённое тело соком фруктов? Твоё хрупкое тело – твоя нига – такая же сильная, как твоя душа – твоя пурба, видишь, как я быстро учусь твоему языку, Лиа.

– Так поступают со всеми девочками нашего племени, достигшими определённого возраста… Ты не можешь этому помешать.

Твои слова останавливают меня, но не успокаивают, и во мне закипает злость и нарастает чувство сострадания к тебе.

Ритуал продолжается, и я не в силах ему помешать: меня держат крепкие мужчины твоего племени. Чтобы тебя считали взрослой, ты должна пройти через боль прикосновения к твоей голове раскалённого янтаря, но почему я ощущаю твою боль как свою… я готов убить этого шамана Вэле. Отрешённый взгляд, обращённый вглубь веков, к каким-то потусторонним силам, твой крик от боли – это как подведение черты, как произнесённое заклинание и твой ответ высшим силам… Оскал удовлетворения на лице шамана. Я ничем не могу помочь тебе, Лиа, моё сознание путешествует вместе с твоим…

У меня на родине так не кричат даже на Масленицу, почему твои соплеменники так радуются? Они совершили истязание над тобой; танцуют и кричат, будто на празднике. Святые угодники!

Я постоянно говорю Лиа о своих чувствах. Но тучи различий между нашими межконтинентальными жизнями сгущаются с неимоверной быстротой, и никому до этого, кроме нас, нет никакого дела; и мои бесконечные страстные монологи становятся молитвой, обращённой больше к судьбе, чем к моей любимой:

– По обычаям вашего племени, женщина решает, кто будет рядом с ней, кто достоин её. Ты можешь выбирать себе любого жениха, никто не вправе сказать тебе: нет. Да таких и не нашлось бы нигде, ты совершенство, Лиа. И как быть мне: ты по своим законам не можешь даже смотреть на меня как на твоего суженого, я чужак, наш союз с тобой невозможен. Я понял это слишком поздно. Дай мне хотя бы время, побудь со мной, пока я не свыкнусь с тем, что ты не будешь моей суженой. Ты свободна в своём выборе женской судьбы, но ты не хозяйка себе, Лиа, ты с рождения обречена на исполнение традиций твоего народа. А мне остаётся только мечтать, что разверзнутся небеса и кто-то спасёт нас с тобой от всего того, во что и ты сама свято веришь.