Люди часто ищут какие-то знаки, но совершенно нечувствительны к тем знакам, которые действительно им даются. Потом, когда ветер уляжется, когда ущерб будет подсчитан, пережившие бурю будут вспоминать то, что предшествовало ей, и удивляться тому, как они могли проморгать столь явные признаки надвигающегося ненастья. Но лишь потом, когда что-то менять будет уже слишком поздно.

Этот пост я выложил по возвращении в Москву. Мы вылетели ночью и были дома поутру; Карина легла досыпать (она в самолете сразу задремала и проспала до посадки), а я занялся саморекламой собственных фотографических достижений.

Мне действительно понравилось фотографировать, тут я ничуть не лукавил… да, в общем, я вообще в Сети писал чистую правду о себе, всегда. Какой смысл в лукавстве? Разве Интернет не создан как раз для того, чтобы было куда убежать из мира лжи, называемого почему-то реалом? По крайней мере, тогда я искренне в это верил, несмотря на то что неоднократно встречался в Интернете с информацией, не соответствующей действительности.

Но если «серая мышка» ставит на аватарку фото известной актрисы, а слабый мальчик рассказывает друзьям-фоловерам о том, как качал в зале железо, – может, в душе они именно такие? Я видел примеры того, как люди, робко озвучившие в Интернете свои мечты, получали такую поддержку, что решались на необходимый для реализации этой мечты шаг – и внезапно их мечта оказывалась вполне достижимой.

Знаете, когда мы во что-то верим, мы стремимся видеть и видим лишь то, что подтверждает нашу веру, и напрочь игнорируем все, что идет вразрез с нашими убеждениями. И я не думаю, что это так уж плохо, более того, я думаю, что это правильно. Нам пытаются доказать, что нужно сомневаться, но тот, кто сомневается, не достигает ничего. Например, я не верил в то, что я хороший фотограф, и именно в Сети обрел необходимую мне поддержку. Пусть часть ее была неискренней, пусть даже большая часть: какая, в сущности, разница, если я умею фотографировать?

Наверно, нельзя заниматься каким-то делом, если сомневаешься в нем. Я верил в Интернет, в его гуманитарную миссию, в то, что Сеть – не темная пропасть, губящая души (как утверждают некоторые люди, искренне считающие себя религиозными; самое странное, что свое мнение о пагубности Интернета они, ничтоже сумняшеся, выкладывают в этом самом Интернете), а путь, ведущий человека к совершенствованию, добрый путь, помогающий тому, кто им следует. Я считаю так и сейчас, несмотря на все, через что мне пришлось пройти впоследствии, а может – и благодаря этому. Чтобы полюбить что-то, мало очароваться этим. Как я уже говорил, нужно увидеть и его темную сторону, нужно узнать все недостатки того, что суждено полюбить – и лишь тогда любовь становится настоящей. Любят не «благодаря». Любят вопреки. И это, как мне кажется, справедливо для всех случаев любви.

* * *

Я удивился, не найдя в Сети странички Карины. Сначала меня посетило жгучее чувство обиды – я решил, что, по какой-то лишь ей известной причине, Карина перенесла свою страничку на один из конкурирующих ресурсов. Но, пострейфившись по сетям-конкурентам, я не нашел никаких ее следов. Тогда я сделал нечто не очень, может быть, моральное…

Для влюбленных людей, мне кажется, выходить за рамки морали иногда вполне естественно. Конечно, нарушать чужое личное пространство, может быть, и неправильно, но когда любишь, когда человек небезразличен тебе, когда его боишься потерять, иногда делаешь и предосудительные вещи… я воспользовался «электронным следом» ее устройств в домашней сети, чтобы найти те тропки, по которым она бродила в Интернете. И тут я был крайне удивлен.

Получалось так, что с момента нашего знакомства Карина прекратила всякое личное пребывание в Сети вообще. Она могла посмотреть фильм онлайн, купить электронную книгу или заказать какой-то товар в интернет-магазине, но не более того. Она удалила свои странички на «Мы» и «ВКонтакте», и даже свои почтовые ящики на рамблере и мейле, кроме одного, служебного на Яндексе. Ах да, я как-то запамятовал упомянуть, что Ксюшенька, вероятно, не забыла нашего летнего инцидента: с февраля месяца дела на работе у Карины пошли все хуже, ее перевели во внешкоры и, скажем так, не особо обременяли заданиями. В материальном плане нам это не грозило ничем, и я даже предлагал Карине вообще уйти с работы, но она отказывалась под предлогом, что ей нужны собственные средства. Вообще, она очень трепетно относилась к своей независимости, хотя эту тему мы почти не обсуждали. Вот так странно все получалось: Карина жила у меня, мы совместно вели хозяйство (звучит, может, излишне по-канцелярски, но по сути верно), а почему так все складывается – не обсуждали, равно как и тему наших чувств не затрагивали.

Ах да, я так и не сумел признаться ей в любви на Эйфелевой башне. Не знаю почему. Но я не особо сожалел об этом: будут еще в нашей жизни романтические моменты, пригодные для этого, я был в этом уверен. Эйфелева башня – не единственное в мире романтическое место.

Мы так часто медлим, не решаясь сказать самые главные слова. Порой даже медлим до тех пор, пока не станет слишком поздно. Почему? А кто знает? Страх перед важными словами, перед принятием важного решения иррационален, он лишен логики, как и многое в нашей жизни. Это все равно что пугаться перешедшей дорогу черной кошки – умом понимаешь, что животное не может причинить тебе вред, но что-то темное, дремлющее в неисследованном, как океанские глубины, подсознании дергает, как слабый разряд тока на коже…

Меня заинтересовало такое скоропостижное бегство Карины из Сети, и я решил расспросить ее об этом, что и сделал тем же вечером. Конечно, я не сказал ей, что знаю о том, что она отовсюду удалилась. Я полушутя спросил, чем я ее так обидел, что она ликвидировала свою страничку в моей сети.

– Я вообще отовсюду ушла, – абсолютно честно ответила она. – Оставила только ящик на Яндексе и пару регистраций в интернет-магазинах, и все.

– Но почему? – с вполне искренним удивлением спросил я.

Карина пожала плечами.

– Я разочаровалась в этом, – ответила она. – Потеряла интерес.

Если бы она ответила, что поступила так потому, что ей достаточно общения со мной, я бы удовлетворился и больше не спрашивал ни о чем. Но связь между нашим общением и ее самоудалением отовсюду была неочевидна, и я продолжил допытываться. На свою голову. В результате я вызвал у Карины что-то вроде нервного срыва, в мягкой форме и без истерик.

Сидя на кушеточке, которую мы с ней приобрели совместно, ввиду ее уютности и удобства в смысле сексуальных экспериментов, Карина раскрыла мне то, о чем я даже не подозревал. Оказывается, у нее давно уже нарастал творческий кризис, достигнув пика как раз в момент нашего с ней знакомства.

Ей не нравилась ее работа; в самом начале своей карьеры она относилась к журналистике с энтузиазмом. Преподаватели в институте считали ее посредственностью, и она всей душой жаждала это опровергнуть. Но вскоре она поняла: никого не интересует, что и как она пишет. Она, по ее словам, могла выпустить статью, состоящую из одних междометий, но ее все равно бы напечатали и опубликовали. И это оказалось еще полбеды – она убедилась, что и тем, для кого она старалась, читателям ее газеты, было абсолютно все равно, что и как она пишет, старается ли.