«Ну, хорошо, – сказала Махит своему имаго, а потом задала прямой вопрос, мысленно скрежеща зубами: – Чего такого я не знаю о Дарце Тараце, что я должна знать?»

Она удалилась из ангара в свою спальную капсулу. Здесь было тихо, все углы сглажены, как в интимной приватности внутреннего ландшафта, который делят между собой имаго и преемник. Иногда она представляла себе это пространство комнатой, порой комнатой с неожиданными зеркалами. Она обнаружила, что разговор с имаго дается ей легче на тейкскалаанском, и не испытала особенного сожаления по этому поводу.

Не то чтобы говорить об этом было легко. Искандр был химерой, призраком – имаго не представлял собой отдельную персону, но иногда Махит казалось, что она делится собой с могущественным, замкнутым чужеродцем. Вот и теперь прямой вопрос не принес ей никакой пользы: голоса Искандра в ответ она не услышала, всего лишь мерцание визуального воспоминания – руки на столе, серо-коричневые выступающие вены доходят до костяшек пальцев, отражение звезд сквозь окно Станции. Оно растворялось, стоило приглядеться внимательнее – имаго-память не всегда оказывалась доступной, в лучшем случае она была ассоциативной, не похожей на ее собственные живые воспоминания. Она могла вернуться в воспоминания Искандра и вытащить оттуда Дарца Тараца, как голографильм. Единственной переадресацией, которая работала таким образом, была переадресация накопленного опыта. Язык, декор, то, как она могла теперь решать дифференциальные уравнения с частными производными – потому что Искандр знал, как это делается, – матричная алгебра, шифры, основанные на том и на другом…

Но если он не хотел помогать и замолкал, она пугалась. Каждый раз. Она так отчаянно боялась оставаться одной, снова сломанной, пугалась этого ужасного червяка в самой ее сердцевине, боялась, что не было никакого намеренного повреждения имаго, что она просто сама сломалась, оказалась губительной для своего имаго, никогда не была с ним совместима, не была его наследником по праву…

, – сказал Искандр, и Махит шумно выдохнула весь воздух из груди, складываясь пополам.

«Ты тоже мог бы перестать пугать меня».

.

Махит не собиралась покупаться на наживку и начать восхищаться собой, получать удовольствие от ироничной и злобной разновидности юмора в его понимании, в особенности теперь, когда ей очень, очень было нужно, чтобы он перестал валять дурака и поделился с ней информацией, которой владел.

«Что ты сделал, Искандр? Вероятно, затеял бунт» – фрагмент воспоминания, ее первый час на Тейкскалаанской земле, когда она знала только границы того, насколько лселский посол может отклоняться от принятых норм.

«Выкладывай, Искандр, – приказала она. – Дарц Тарац, советник по шахтерам, который спас нас и эту станцию, послав мне координаты об инородцах, уничтожающих корабли, чтобы я передала это Тейкскалаану в обмен на нашу свободу. Это ведь твой патрон, как говорят абсолютно все, включая тебя самого. Давай уже, делись. Или, по крайней мере, дай мне посмотреть».

.

«Знаю. Дай мне посмотреть».

Комната с зеркалами, существовавшая в ее разуме, раскрылась, как цветок, поплыла по какому-то украшенному драгоценностями бассейну во Дворце-Восток с голубыми лепестками, словно тонущими.

Никакой связующей нити памяти – никакого существования в личине Искандра, которое она ощущала вспышками под воздействием успокоительных средств и лазерного ножа, когда на место ее поврежденной имаго-машины устанавливали другую с тем же имаго, но старше. Не нарратив, передача изображения. Длительное знакомство с человеком, коим может быть антагонистичная дружба на расстоянии, осуществляемая через межпланетарные пространства. Они обменивались письмами, Искандр Агавн и Дарц Тарац, около двадцати лет, писали тем же шифром, на котором Тарац послал ей координаты инопланетного вторжения. Так долго обращаться в темноту к тому, кто тебе не нравится…

.

Он нравился Искандру в момент получения нового письма, нравился в предвкушении вызова, который будет брошен ему, в предвкушении удивления и необходимости сообразить, как ответить, как сохранить в тайне свои истинные намерения в Тейкскалаане. Нравилась Искандру и дерзость планов Дарца Тараца, равенство революционных мыслей, которое он находил в этой долгой, неторопливой переписке. Ему нравилось быть достаточно полезным для своего патрона на Лселе, быть частью его мечтаний о будущем Тейкскалаана, а также о будущем самого Искандра…

Махит так еще и не добралась до сути. Умолчание, пустота. Утопание в синеве разворачивающегося ужаса, чего-то неразрешимого умственно, что было, возможно, всего лишь нежеланием Искандра показывать ей, каким, по представлениям Дарца Тараца, было будущее. А может быть, он не хотел показывать, как любил императора Шесть Путь за его разум и его тело – или, в конце концов, касаться своей преданности Лселу. Все это – все его – теперь должно было быть отдано. Она сосредоточилась, мысленно нажала – внутреннее давление, нечто вроде попытки вспомнить ритм стихотворения, порядок написания черточек символического знака, который она видела всего один раз, специальное слово в тейкскалаанском для ибиса, этой длинноногой птицы, которая опускала тонкие ноги в воду бассейнов Дворца-Восток, повреждая лотосы, та же синева…