Айза быстро собрался и с красками под мышкой и мокрым рисунком в руке отправился на кухню. Амалия вежливо кивнула Роберту и направилась к себе в комнату.

— Подождите, пожалуйста!

— Я слушаю вас, — Амалия обернулась, и ее лицо осветила улыбка. — Что-нибудь важное?

— Наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Роберт, — но правильно ли вы поступаете, относясь к мальчику со столь трогательной заботой?

Улыбка на лице Амалии разом погасла.

— Что вы имеете в виду?

— Вы балуете мальчика, превращаете в любимца, постоянно держите возле себя.

— А вам хотелось бы отправить его к остальным? Заставить работать в поле?

— Конечно нет, — ответил он твердо. — Но подумали ли вы о его будущем? Что станет с мальчиком, когда вам надоест эта живая игрушка? Кроме того, он не всегда будет ребенком. В один прекрасный день ему запретят следовать за вами по пятам, словно щенку…

— Если вы намекаете, что я прогоню его…

— Я не раз видел такое! — перебил ее Роберт.

— Но вы никогда не видели и не увидите, что так поступлю я! — вспыхнула Амалия.

— Вероятно, нет. Но то, что вы делаете, не лучше, — сказал Роберт с горечью. — Мальчик смышлен, даже талантлив, но учить его жестоко. Скорее всего вы проигнорируете общественные правила, и что тогда? Кому нужны его знания, талант или произведения искусства, которые он создаст? Молодой человек будет мучиться, страдать от безысходности. Не слишком ли высокая плата за его верность и преданную службу вам?

Амалия развернулась, чтобы уйти, но передумала.

— Я… возможно, вы правы. Но что же мне делать? Не замечать его? Позволить вернуться туда, где другие дети будут смеяться и издеваться над ним? По-моему, это жестоко и бессмысленно!

— Я тоже не знаю, как поступить, — честно признался Роберт.

— Надеюсь, он не останется навечно рабом, ведь от него как от работника мало толку. — В голосе Амалии затеплилась надежда. — В Луизиане тысячи вольных негров.

— Вы правы, но большинство из них получили свободу много лет назад, задолго до того, как формальности ужесточились.

Одной из величайших нелепостей последних лет стало то, что действия аболиционистов, борющихся против рабства, привели к созданию законов, по которым хозяину стало намного труднее дать рабу вольную. Прошли времена, когда раб сам или с помощью родственников мог выкупить себя, когда рабу давали вольную в награду за отвагу или особые заслуги. Теперь же чуть ли не единственным надежным способом предоставления свободы рабам стало оговаривать это в своем завещании.

— Я могу поступать только так, как подсказывает мне сердце, — сказала Амалия с чувством.

— Да-да, я понимаю, — кивнул Роберт. — Извините, я не хотел вас обидеть.

— Не сомневаюсь, — ответила она, окинув Роберта насмешливым взглядом, и затем удалилась.

Позже, много позже, после окончания ужина, когда все в доме уже спали, дверь между ее и мужниной спальнями плавно раздвинулась. Жюльен бесшумно подошел к ней, откинул противомоскитную сетку над кроватью и лег рядом. Амалия почувствовала, как, предательски скрипнув, при-опустился матрац под тяжестью его тела. Он обнял ее и прошептал тихо-тихо в самое ухо:

— Прости меня, дорогая.

Его теплые губы нашли ее полуоткрытый рот. Она прижалась к нему, застонав от удовольствия. Их тела сплелись. Кровь прилила к лицу, и в глубине своего тела Амалия ощутила, как поднимается, усиливается желание, постепенно захватывая ее всю без остатка. Но по какой-то неясной причине, возможно, потому, что слишком долго откровенничала с ним в этот вечер, лицо, которое она мысленно видела перед собой, принадлежало не мужу, а его кузену Роберту.

Намеченный выезд в оперу превратился в цепь мероприятий на целый день. Утром — воскресная месса в костеле Святого Мартина-странника, затем завтрак с друзьями в отеле Бруссара возле пристани. Вторая половина дня была отдана только опере. В тот день давали новую постановку романтической оперы Джакомо Майербера «Гугеноты». После оперы — танцевальный вечер в большом зале отеля. Одним из спонсоров вечера являлся богатый плантатор Жюльен Деклуе.

Поскольку в городе предстояло провести весь день, было решено остановиться в отеле, чтобы иметь возможность отдохнуть, переодеться, если потребуется, да и на утреннюю службу они собирались прийти с первыми ударами колокола. Отъезд в Сан-Мартинвиль наметили на вечер в субботу. Дамы и джентльмены ехали в сопровождении служанок и слуг.

Отель Бруссара славился удобствами, но Мами предпочитала спать на своих украшенных монограммами простынях. Кроме того, везли несколько ковриков и кое-что по мелочи: любимую лампу, пару картин, разные безделушки — все для того, чтобы чувствовать себя как дома. Шеф-повар отеля отличался большой изобретательностью по части приготовления самых изысканных блюд, но в выпечке сдобы даже он не мог сравниться с Мартой, поэтому огромные корзины были заполнены печеньем, пряниками, бисквитами, булочками. Никто из обитателей «Рощи» не представлял себе и дня без такой домашней снеди, как окорока, колбасы, заливные. Чарльза взяли, чтобы докладывать о посетителях, а Амалия не могла обойтись без Айзы, ведь наверняка появятся разные поручения.

Ближе к субботнему вечеру возле дома выстроилась длинная вереница. Первым стоял фургон со слугами и припасами, готовый отправиться пораньше, чтобы все подготовить к приезду хозяев. Следом — элегантная, сверкающая темно-зеленым лаком и позолоченными завитушками повозка от Студебекера, принадлежавшая Жюльену. За ней — повозка «Виктория», строгая и элегантная, с откидывающимся верхом. Невдалеке от нее спокойно пощипывал травку оседланный конь Роберта.

Амалия видела с галереи, как Роберт махнул вознице фургона рукой, давая сигнал к отправлению. Затем подошел к коню, отвязал от столба поводья, поставил ногу в стремя и пружинисто вскочил в седло. Амалия отметила, как напряглись мускулы на его поджарых бедрах, обтянутых тонкой кожей бриджей, как солнечные блики засверкали в его темных, слегка вьющихся волосах. Крупный гнедой скакун дернулся было в сторону, но, почувствовав уверенную руку всадника, покорно побежал мягкой рысью, демонстрируя великолепную посадку Роберта.

— Мамзель!

Обернувшись, Амалия увидела Полину, горничную мадам Деклуе, которая стояла в проеме дверей, ведущих в спальню Мами.

— Что тебе?

— Прошу прощения, но хозяйка хотела бы поговорить с вами.

— Что-нибудь случилось? — насторожилась Амалия.

Полина приходилась кухарке Марте старшей сестрой и была чуть моложе Мами. Она отрицательно покачала головой и отступила в сторону, освобождая Амалии путь в покои мадам.

Мами была в сером шелковом платье с наброшенной на плечи черной шелковой мантильей и в черной шляпке с ву-залеткой на затылке. Она стояла на коленях перед скамьей для молитв, и губы ее беззвучно шептали слова, обращенные к богу. Прошло несколько минут, прежде чем она, тяжело вздохнув, поднялась с колен.