Поднимает на меня глаза и коротко, но ободряюще улыбается.

— Я не знала, — вдруг хриплю я, и она, кажется, сразу понимает, что я имею в виду.

Поджимает губы и кивает.

— Как вас зовут? — спрашивает.

Это же сколько выдержки должно быть в человеке, чтобы обращаться на вы к любовнице своего бойфренда?

— Ася.

— Ася, я сейчас обработаю ожог мазью и наложу повязку. Но дальше мне потребуется ваша помощь.

Варя рассказывает что-то про возможную инфекцию, волдыри и обезболивающее, инструктирует меня, как ухаживать за раной, бережно наносит мазь и оборачивает ладонь бинтом, но мне кажется, что я не улавливаю ни одного слова, ни одного движения, разве что замечаю краем глаза, как Платон наматывает круги у наших ног, любовно бодая мордой голени Вари. Рука полыхает, а я уже не чувствую физической боли. Зато болит, режет и кровоточит где-то совсем в другом месте.

Завязав аккуратный узелок, Варя протягивает мне тюбик с мазью, и я медленно беру его, неуверенно киваю.

— Спасибо. Я… я сейчас уйду.

Воцаряется неловкая тишина, потом я отлипаю от кухонного стола и бреду к креслу в противоположном конце квартиры, где неряшливой кучей набросана моя одежда. Мне стыдно переодеваться при Варе. Стыдно за то что, что я здесь. За то, в каком я виде. Поворачиваюсь к ней спиной, молюсь, чтобы она отвернулась, меняю треники и футболку на джинсы и толстовку, запихиваю в сумку лифчик, носки, хватаю телефон. В два шага перемещаюсь в прихожую, всовываю голые ноги в ботинки, снимаю с вешалки пуховик и только тут решаюсь поднять глаза на Варю. Почему-то в её взгляде нет триумфа самки, отвоевавшей свою территорию. Только бесконечная грусть.

— Мне очень жаль, — говорю я.

— Мне тоже, — отзывается она.

Зажимаю пальцами рукав толстовки и размашистым движением стираю отпечатки своих ладоней с зеркальной дверцы шкафа. А потом выхожу за дверь.

Улица встречает меня колючим морозом. Мчусь по обледеневшим дорожкам, мало что разбирая на пути, натыкаюсь на припаркованные машины. Пуховик нараспашку, растрёпанные волосы разлетаются во все стороны, лупят по лицу. Останавливаюсь, только выскочив на центральную улицу. Оглядываюсь, пытаясь сообразить, где я и куда мне нужно.

Куда мне идти?

Куда мне вообще торопиться, когда позади остался распоротый кокон, а я вылупилась неокрепшей бескрылой бабочкой? Прижимаю забинтованную руку к груди, кое-как дохожу до ближайшей подворотни, прячусь в сумраке низкой арки, прислоняюсь к грязной стене и захожусь в громком, горьком смехе, который тут же сменяют сухие рыдания.

Ну что я себе напридумывала, в самом-то деле? Неужели решила, что встретила того самого единственного? Неужели поверила, что это вообще реально? Как можно быть такой глупой? Как можно настолько отдаться фантазиям, совершенно не замечая ничего вокруг? Конечно, у него есть девушка, как вообще у такого мужчины может не быть женщины? Всё же было очевидно с самого начала. Когда у тебя есть постоянная партнёрша, ты не носишь с собой презервативы на всякий случай. Зато знаешь, как вести себя во время её месячных. И хранишь на кухне всё необходимое для выпечки. Я с лёгкостью могу представить румяную Варю, с гордостью достающую из духовки воздушные капкейки. А что я?

Неполноценная.

В арку кто-то входит, и я затихаю, отворачиваюсь.

Хочу домой. Скорее домой, в свою родную крепость.

Достаю телефон и вызываю такси.

После промозглой улицы салон автомобиля кажется мне слишком душным. Усаживаюсь на заднее сиденье, пристёгиваюсь, уточняю адрес. Водитель делает музыку чуть громче, и мы плавно катим по городу. Я закрываю глаза, откидываюсь в кресле и шумно втягиваю воздух ртом.

Интересно, когда Пётр планировал рассказать мне, что после новогодних каникул в наших отношениях грядут перемены? И как вообще можно преподнести такие новости? Он же не собирался скрывать это и дальше? Люди, у которых есть домашние животные, не могут быть мразями.

Мы настолько сильно переплелись за эту неделю, что в голове не укладывается, как можно врать, когда постоянно заглядываешь куда-то глубже глаз и обнимаешь так крепко, что сводит мышцы. И зачем вообще всё это было нужно? Ради чего? Что во мне такого ценного, что потребовалось вырядить меня в хитон и заставить участвовать в этой трагедии?

Кручу в руке телефон, снимаю блокировку и открываю нашу переписку с Петром. Она короткая и состоит всего из одного смайлика, отправленного вечером первого января. Олень. Не пошлый поцелуйчик и не вульгарный баклажан, а олень.

Это было забавно тогда, когда он пришёл в костюме Рудольфа и каялся, что не взял мой номер телефона. И пронзительно горько сейчас, когда он так стремительно перевернул мою жизнь, не предупредив пристегнуть ремни.

Такси проворно огибает город по окружной, проносится по полупустым улицам моего тихого спального района, а когда заезжает во двор, я решаюсь и быстро пишу Петру сообщение: «Варя приехала». Не знаю, чего я жду. Жалких оправданий? Виртуозных отговорок? Чистосердечного признания, что всё, окончен бал, погасли свечи?

Или, может быть…

Может быть…

Крошечного шанса, что всё не так, как мне кажется? Что где-то в систему закралась ошибка, и случившееся полчаса назад в квартире Петра было всего лишь нелепейшим недоразумением, и сейчас он всё исправит?

Телефон звонит, стоит мне выйти из машины. Анатолий Борисович, Сонькин папа, учил нас, что любому человеку, как бы сильно он тебя ни обидел, нужно давать шанс объясниться. Поэтому я делаю один глубокий, прерывистый вдох и провожу пальцем по экрану.

— Говори.

— Ты где?

Голос взволнованный, с его фирменной хрипотцой. Мне будет её очень не хватать.

— Около своего подъезда.

Тишина. Долгая, тягучая.

— А она у тебя дома, — добавляю я, словно отвечая на вопрос, который он не решается задать. — Наверное, разбирает свои вещи из коробок, рядом с которыми мы трахались всю неделю.

Это было пальцем в небо, но, судя по отсутствию возражений, точно в цель.

— Ась…

— И когда ты собирался рассказать мне, что у тебя есть девушка?

— У меня нет девушки. Мы расстались в декабре.

Хватаюсь ладонью за холодные перила лестницы. Ожог на руке простреливает резкой, короткой болью, а сердце снова бьётся где-то в горле.

— А она об этом знает?

— Конечно, знает, Ась! — говорит уверенно и будто со злостью. — За кого ты меня принимаешь?

И я… верю. Просто верю. Потому что это кажется единственным способом не сойти с ума от когнитивного диссонанса между собственными ощущениями и версией Вари.

— Она сказала, что живёт с тобой, — озвучиваю я свой последний довод.