Отец Сары, преподобный Берд, встал рядом с креслом. Он держал книгу, словно только что оторвался от чтения и поднялся, чтобы размять ноги. Он стоял спиной к двери и смотрел в окно. Для нашего блага, подумал я, он принял набожную, задумчивую позу. Он не мог не слышать, что мы открываем дверь, но не повернулся к нам до тех пор, пока Сара не произнесла:

— Папа.

В то время отцу Сары было около пятидесяти пяти лет. Он был красив, высок, строен и изящен, с безупречной осанкой и великолепным сложением. Его серебристые волосы были прекрасно ухожены. Я в жизни не видел человека, так тщательно ухаживавшего за собой. Он был одет в темно-серый костюм в белую полоску и черную церковную рубашку с белым священническим воротником. Кто-то начистил его ботинки до зеркального черного блеска. Когда преподобный повернулся к нам, я увидел, какую книгу он держал, заложив пальцем, чтобы после краткой беседы продолжить читать: «Мысли» Паскаля.

— Дорогая, — ответил он Саре.

Не двинувшись в нашем направлении, он поднял руку и протянул ее к дочери, расставив и вытянув пальцы, словно приглашал на танец. Или, как я теперь думаю, словно они уже танцевали и были в середине какого-то хитрого па, на короткое время разведшего их в стороны. Сара подошла к нему, взяла за руку, наклонилась вперед, поднялась на цыпочки и сдержанно поцеловала в щеку. Все еще держа отца за руку, она оглянулась на меня — я остался стоять у двери — и весело, бесхитростно проговорила:

— Папа, это мой друг. Рэй Брэдбери.

— Рэй, — сказал он.

— Мистер Берд, — сказал я.

Я не намеревался оскорбить его, хотя по пути домой Сара сказала мне, что его рассердило неправильное обращение, и он расценил это как признак непочтительности. Он ожидал, сказала она, что я буду называть его «преподобный Берд». Узнав, что он хотел от меня точного соблюдения кодекса уважения, я не мог заставить себя сделать это — ни разу за все время нашего знакомства, хотя это, возможно, облегчило бы жизнь Саре. Сейчас мне стыдно признаваться в том, что целых семь лет я упорствовал в своем легкомысленном сопротивлении.

— Очень приятно, — сказал я. И прибавил: — Красивая комната. Эти книги. Удивительно.

Это была откровенная лесть, чистое раболепие.

— Спасибо, Рэй, — ответил он. — Очень приятно слышать. Возможно, эта комната более скромная, более аскетичная, чем те, что обставляла моя жена. Вы же видели остальную часть дома. Но для меня здесь красиво.

Трудно было счесть эту комнату скромной.

— Мое тихое убежище, — продолжал он. — Приют трудов и молитв. Святая святых. Я чувствую в этом все большую потребность. Здесь я в мире, среди моих книг. Уверен, вы поймете. Надеюсь, вы хорошо чувствовали себя в нашем доме?

— Очень хорошо, — сказал я. — Спасибо. И еда очень вкусная. Я рад оказаться там, где выросла Сара. Это помогает мне представить ее маленькой девочкой. И я счастлив уехать подальше от университета. Если бы вы могли видеть мое жилище, вы бы поняли, что я не привык, — я обвел рукой комнату, — к такому уровню, — и попытался заискивающе пошутить, — скромности.

Учитывая мою обычную молчаливость, это было подлинной арией. Я заметил, что Сара напряглась, когда я закончил, но не понял, почему. Он вскоре услышал бы от самой Сары, что мы с ней живем вместе; я не знал, что она приехала домой, намереваясь сказать об этом отцу. Когда она ему сказала — я при этом не присутствовал, хотя должен был, — он страшно разъярился. Из-за моральных и прочих, менее важных причин. Он не желал слышать от меня, вестника его несчастья, недостойного, неотесанного, неверующего аспиранта, отобравшего у него девушку его мечты, даже намек на правду — на то, что мы, его дочь и я, живем в бедной обшарпанной квартирке над азиатским магазином подарков, на самой убогой улочке в центре города Эймса.

— Надеюсь, — сказал он, — что вы постараетесь чувствовать себя как дома.

— Постараюсь, — сказал я, понятия не имея, о чем мы на самом деле говорим, и снова почувствовал, впервые после смерти матери, острую боль сиротства.

Во время учебы в аспирантуре я нуждался, но не голодал и не мерз, у меня было пристанище. Впереди меня ожидало блестящее будущее с достойной работой и заработком. Но мне никто не помогал, мне не на кого было опереться. За небольшое покровительство я был бы благодарен и не обиделся бы на это. Ничуть не обиделся бы. Был бы очень благодарен. Жалкий глупец.

Я не помню, что сказала Сара, как она объяснила свой уход, но это было вежливо и незаметно. Она стояла около отца, потом подошла ко мне, коснулась меня тыльной стороной ладони и ушла, оставив после себя запах чистоты. Кажется, она пообещала вернуться сразу же после того, как сделает то, что она якобы должна была сделать. Я был отличной марионеткой — слишком вежливый гость, слишком откормленный гусь, слишком поглупевший от любви, чтобы протестовать. Последующая очень неприятная беседа между отцом Сары и мной длилась не больше пятнадцати минут. Когда пятнадцать минут прошли — мы как раз окончили разговор, и я чувствовал себя так, словно меня прожевали и проглотили, — Сара, будто по часам, довольно шумно прошла по коридору, чтобы подготовить нас к своему приходу. Она весело впорхнула в комнату, ожидая, как я полагаю, найти нас обнимающими друг друга, что указывало бы на нашу взаимную и мужественную привязанность. Она казалась такой красивой, такой возмутительно невинной, что ее вид был словно разрыв сердца, словно контрольный выстрел в голову.

— Привет, — сказала она, прежде чем правильно понять происходящее. — Вы по мне скучали?

Ниже я привожу практически дословную реконструкцию моей беседы с отцом Сары. Я намеренно не перебиваю его ремарками, указаниями на жесты и действия — ради точности, а не для простоты изложения. Во время нашего разговора не было ни действий, ни жестов. Чтобы нам не пришлось перекрикиваться из разных концов комнаты, по приглашению отца Сары я подошел ближе. Трудно поверить, но мы стояли, как дуэлянты, на расстоянии пяти или шести футов друг от друга, и обменивались репликами.

ОН: Так. Я рад, что у меня есть возможность поговорить с вами. Без Сары.

Я: Хорошо.

ОН: Предпочитаете присесть?

Я: Нет. Мне и так удобно. Спасибо.

ОН: В подобных ситуациях я люблю говорить напрямую.

Я: Прошу вас.

ОН: Вы — аспирант университета. Я прав?

Я: Аспирант первого года обучения. Все верно.

ОН: Математик.

Я: Да.

ОН: В настоящее время вы — кандидат на соискание докторской степени.

Я: Нет. Докторская степень меня не интересует. Я не очень-то люблю математику, откровенно говоря.

ОН: Значит, вам достаточно степени магистра.

Я: Я так и предполагал. Да.

ОН: Вы собираетесь преподавать.