– Ой, мама, не говорите! Я уже начинаю колотиться от волнения, а представляете, шо потом будет?

– Мама все представляет и уже сердечно переживает, потому что помнит свою свадьбу, помнит свадьбы детей. И если Бог даст сил и крепости, увижу свадьбы моих внуков! Не каждый награждается таким счастьем! Поэтому и плачу. Доживешь до моих лет, поймешь, что никакого платка не хватит осушить слеповатые глаза любящей старой мамы.

Накануне свадьбы окунальщицы сводили Мэри в микву [20]. Там она сняла с себя все украшения, распустила волосы и с молитвой несколько раз погрузилась в воду бассейна, прося Всевышнего освятить ее брак и очистить от всякой нечистоты.

– Кунайся, девочка, – приговаривала старая Ревекка, держа в руках чистую простыню. – Вода все грехи омоет. Огромная в ней сила и спасение для грешника. Без твилы [21] замуж никак нельзя. Богу угодно, чтобы в брак вступали в чистоте и святости, потому исполняй и будь послушна мужу во всем. Послушная жена плодовита, как виноградная лоза, и сыны ее будут виться вокруг нее, как масляничные ветви. Будь в браке благоразумной, мудрой, и тогда дом твой во все времена пребудет в достатке.

Мэри внимательно слушала наставления старой женщины и с усердием выполняла все, что от нее требовалось.

– За кого замуж идешь? – поинтересовалась Ревекка.

– За Ефима Разумовского.

– Среди наших не знаю такого.

– Он из соседнего местечка.

– Купец или ремесленник?

– Ювелир мой Фима.

– Тогда еще один разок окунись.

– Почему? – искренне поинтересовалась Мэри и послушно погрузилась в воду.

– А шоб ты ему сверкала ярче сапфира изумрудного! Он же привык к драгоценному блеску, потому тебе нужно выглядеть! – засмеялась старуха.

– Гила, – обратилась Ревекка к рядом стоящей женщине, – она мне нравится. Хорошая девочка, дай Бог ей большого счастья! Характер покладистый и глазки умные. Не видела жениха, но уже знаю, ему очень повезло с женой. Девонька, завтра, когда за тобой придет жених, не жалей слез, плачь навзрыд. Молодой положено вдоволь наплакаться. Гони из тела сырость, меньше слез останется для замужней жизни!

Мэри слушала и запоминала, что говорила ей старая, умудренная опытом женщина.

Как и ожидалось, обряд омовения прошел благополучно. Господь услышал женские молитвы, и первым доказательством тому была добрая дорога домой. Ни собака, ни свинья Мэри не повстречались.

После омовения невесты в доме Блюменфельдов начался девичник. До самой ночи подруги играли в фанты, пели песни и танцевали, не жалея музыкантам пятаков на польку, двадцатников на кадриль и даже лансье, оцениваемый клезмерами аж в двадцать пять копеек! Орехи, изюм, чай с медом и жареные семечки чудным образом не исчезали со стола вплоть до ухода гостей. Как было весело и шумно в доме! Как радовались родители, видя счастливое лицо дочери!

В этот вечер Фима тоже не скучал и развлекался с друзьями не хуже Мэриных подруг. Музыканты без устали играли, молодежь танцевала, и как только заканчивалась музыка, клезмерам делали новый заказ. Хацкель то и дело подливал гостям пиво, и это волновало Фрейду.

– Сынок, ты бы присмотрел за Фимой. Друзья пускай пьют, а нашему нельзя.

– Мама, парень женится, а вы в нем все еще ребенка видите.

– Хацкель, ему утром в синагогу! Зачем мальчик будет плохо себя чувствовать?

– Мама, вздохните с облегченьем за внука!

Фрейда успокаивалась на какое-то время, но вскоре находила другой предлог для волнения.

– Сынок, а ты Фимины инструменты со стола убрал? В доме полно чужих людей, и кто знает, чего взбредет в их захмелевшие головы!

– Мама, неужели вы думаете, что мне все равно, сколько стоят флацанки или штихели?

– Мама знает, тебе не все равно, но я должна поинтересоваться на всякий случай. Весы наверняка оставил на подоконнике?

– И здесь, мама, дышите спокойно.

– Хацкель, я радуюсь за Фиму до глубоких слез. Все идет своим чередом и благословенно! А какая хорошая погода на улице! Я выходила во двор по темноте и в трепете замерла от восторга. Молодой месяц висит на небе тонким рожком, а вокруг него звезд видимо-невидимо, и каждая по-своему разноцветный блеск из себя выпускает, особенность личную показывает. А он смотрит на звездную россыпь, мол, танцуйте вокруг меня, веселитесь, а я на вас буду радоваться. Зашла в дом и обомлела от увиденного. Все как на небе! Фима молодым месяцем сидит себе на стульчике, улыбается и семачку щелкает, а парни вокруг него ноги в танцах отбивают, не жалея ни каблуков, ни денег для клезмеров. Скрипач уже одну струну от усердия порвал, и все ему мало. Слышишь, как заходится! Даже пальцами умудряется играть, желая угодить жениху. А внук мой сидит себе тепленький, лыбится от удовольствия, а сам в голове наверняка какой-нибудь новый узор по серебру гравирует. Спроси его сейчас о чем-нибудь, так он не думая скажет, что всем несказанно доволен.

Разгоряченные от танцев и пива юноши один за другим выбегали на свежий воздух, но заслышав новую мелодию, тут же возвращалась в дом и снова пускались в пляс. Гришка от восторга не находил себе места. Он не отставал в танцах от взрослых, разгадывал шарады, дурачился, выворачивал наизнанку овечий тулуп и пугал в сенях Фиминых друзей. За вечер мальчонка так измотался, что уснул еще до ухода гостей. «Представляю, как будет хорошо завтра, если уже сегодня весело», – думал Гришка, блаженно засыпая под теплым боком Фрейды.

* * *

За несколько часов до хупы свадебный поезд [22] направился к дому невесты. Шли не торопясь, с частыми остановками на танцы и песни. Ребятишки кружили вокруг процессии, забегали вперед, поддразнивали весельчака и с быстротой молнии разбегались в разные стороны при виде острой булавки, которой Абрашка безжалостно колол любого, кто хоть на секунду предавался унынию. Всю дорогу клезмеры играли «Фрейлахс» с его обязательным «умца-умца», тамада развлекал шутками и анекдотами, а сваты зорко следили, чтобы никто из присутствующих не грустил, пока не начнется обряд «усаживания невесты».

Преодолев все тяготы выкупа, Фима с родственниками наконец-то попал в дом Блюменфельдов. Не успел он переступить порог, как клезмеры за-играли протяжную дойну [23]. Кларнет с контрабасом зазвучали в унисон. Какое-то время скрипач Ицхак молча стоял, прижав к груди инструмент. Он слушал протяжную музыку и смотрел на плачущую невесту. Крупные хрустальные слезы стекали по румяным щекам Мэри. Помня наказ старой Ревекки, она даже не пыталась осушить их платком. Одна за другой они капали на белое платье, увлажняя собой свадебный наряд и оставляя на нем мокрые разводы. Все должны видеть, как горько страдает невеста и как она сильно хочет счастливой супружеской жизни! Скрипач не торопился начинать игру. Он ждал до тех пор, пока в его душе плачущий образ невесты не сольется воедино с лирической темой, заданной музыкантами. Ицхак не спеша положил инструмент на плечо и нежно коснулся струн. Очнувшись, скрипка вздрогнула пару раз и, окончательно выйдя из оцепенения, начала свой трагичный рассказ о нелегкой женской доле. Грусть и страдание слышались в каждой ноте. Скорбь и уныние разрывали сердца слушателей. Музыкант на ходу сочинял музыку, и никто не знал, какой она будет через пару нот. Результат не заставил себя долго ждать. Не прошло и минуты, как все начали рыдать. Гости напрочь забыли о том, что совсем недавно они с такой же искренностью смеялись над шутками бадхена, а сейчас с неменьшим энтузиазмом утирали обильные слезы грусти, слушая, как тот же Абрашка пел песню «Невеста, выплачь слезы родного дома».