Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но я не хочу выжигать! – запротестовал мужчина, поняв наконец, что речь идёт не о классических пытках, а действительно о творческих.
– Кисти, к сожалению, уже все заняты, – указала Ольга Прокофьевна на другую койку, где сосед по палате смешивал краски.
– Идите к чёрту! Повторяю, я не буду выжигать! И рисовать не буду, и уж тем более вязать! Мне только что вырезали грыжу, понимаете?! – Сергей Борисович был уверен, что объяснил доходчиво.
– Значит, стихи, – задумчиво произнесла Набекрень и положила на тумбочку тетрадь и ручку, а затем подошла к следующему больному.
Тот тоже изображал нежелание творить и бронхиальную астму с удушьем. Ольга Прокофьевна распознала у человека способности к оригами и показательно сложила из пустой койки журавлика. Увидев такое, пациент быстро забыл о трудностях с дыханием и приготовился немедленно изучать древнее японское искусство, лишь бы его койка не превратилась вместе с ним в нового зверя.
Придав кровати прежний вид, Набекрень вернулась к Сергею Борисовичу, чтобы вырвать из его тетради несколько листов и передать соседу. Вдохновлённый показательным выступлением, человек-грыжа уже успел сочинить первое четверостишие и прочитал его санитарке. Та похвалила и пошла дальше по отделениям – сеять гармонию и моральное благополучие.
Тем, кто не желал искать в себе способности к созиданию, Набекрень прививала талант принудительно, вживляя его под кожу. В каждой палате, где кто-то отказывался от новых методов лечения, проводились показательные выступления, быстро приводившие в норму сахар в крови и сердцебиение. За один день количество художников и поэтов в стране резко выросло, а вот перекуры, как и приём болеутоляющих в больнице, сократились втрое – люди погружались в творческий процесс с головой и забывали о недугах и бессоннице. На стенах появились первые картины, у кроватей расстелились коврики, связанные пациентами, жалюзи на окнах сменились самодельными занавесками. Вся эта деятельность поощрялась домашними угощениями, которые у Ольги Прокофьевны имелись в неограниченном количестве.
Медленно, но верно больница начала очищаться от мрака. Тяжёлая атмосфера стремительно вытеснялась уютом, повышался коллективный иммунитет, улучшались анализы. В больнице робко пробивались первые ростки благоприятного микроклимата, и это, разумеется, заметил главврач.
Арнольд Иванович был консерватором до мозга костей, он даже как-то умудрился достигнуть соглашения с банком и до сих пор перечислял зарплату сотрудникам на сберкнижку. За такие дела полагается отдельный котёл в аду, но Арнольд Иванович был жив и, к большому сожалению его сотрудников, здоров. Когда он узнал, что санитарка пристаёт к пациентам со своими либеральными методами и параллельно вытесняет прекрасный и свойственный «дому здоровья» дух безысходности, то сразу пришёл в ярость.
Встреча их произошла у рентген-кабинета, где Ольга Прокофьевна занималась очередным святотатством – вешала на дверь кабинета еловый венок, так как не за горами были Новый год и Рождество. Все дипломатические переговоры главврач привык вести исключительно на повышенных тонах, но, увидев, как санитарка ногтем вкручивает саморез в свинцовое полотно, замешкался.
– Откуда венок? – спросил он максимально раздражённо.
– От коллег по работе, – спокойно ответила Набекрень. – Вам, кстати, тоже приготовили несколько штук, в подсобке лежат. Принести?
Арнольд Иванович сделал вид, что не понял шутку, но внутри у него немного похолодело.
– Почему в моей больнице висят картины? Откуда, я вас спрашиваю, в урологии появился каменный фонтан «Писающий мальчик»?!
– Пациенты слепили, – ответила Ольга Прокофьевна, заканчивая вешать украшение.
– Откуда материалы? Я не выделял средств!
– Из почек, – повернулась к нему Ольга Прокофьевна и приоткрыла дверь в кабинет.
– Из каких ещё почек? – всё больше недоумевал начальник больницы.
– В основном из мужских. Мужчины в три раза чаще, чем женщины, болеют мочекаменной болезнью, – санитарка ответила так, словно говорила об очевидных вещах, которые главврач знать обязан.
– Это не развлекательное учреждение, здесь люди должны находиться в покое! А вы смеете их нагружать всяческими заданиями!
– Лучше пусть от безделья ходят курить каждые пятнадцать минут?
– А это уже не ваша забота! Вы – санитарка! – попытался Арнольд Иванович поставить на место свою сотрудницу.
– Ошибаетесь, как раз-таки моя! Они же курят на улице. Потом на ногах приносят грязь, в лёгких – внешних микробов, полы же мне мыть, так?
С этими словами Ольга Прокофьевна начала отмывать рентген-аппарат, который, к слову, работал: делал снимок пациента, который лежал на столе и, опасаясь вмешиваться в спор двух смертоносных стихий, молча ждал.
– Не дыши́те! – скомандовала женщина за стеклом, и все трое задержали дыхание.
Логика Набекрень была железной, но главврач не сдавался и, как только снова разрешили дышать, сказал:
– Вы допрыгаетесь, и кто-нибудь подаст на нас жалобу. Если дело дойдёт до Министерства здравоохранения или прокуратуры, все мы вылетим отсюда пулей: и я, и, не сомневайтесь, вы!
– Знаете, я ведь работаю в прокуратуре, – подал наконец голос тот, кто лежал на столе. – И у меня, действительно, есть несколько вопросов к вашему учреждению в связи с последними изменениями.
Голос принадлежал тому самому Сергею Борисовичу – человеку-грыже.
– Ну вот, довольны? – злобно прошипел Арнольд Иванович, глядя на санитарку.
– Не хотели бы вы пройти в мой кабинет и обсудить всё, что вас взволновало? – любезно обратился он к мужчине, который слез со стола.
– Да, пожалуй, – буркнул Сергей Борисович.
Мужчины двинулись по длинному коридору, Ольга Прокофьевна шла следом, соблюдая дистанцию шпиона.
– Поймите, – начал главврач, заложив руки за спину, – мы никогда прежде не устраивали подобного. Просто наша новая санитарка слегка «того», – он сделал многозначительный жест, покрутив пальцем у виска.
Сергей Борисович понимающе кивнул.
– Мы иногда идём у неё на поводу, так как работа у неё сложная, и не каждый согласится у нас работать. Всё же больница, пациенты, страдания – мало кто захочет трудиться в таком месте.
Сергей Борисович снова кивнул.
– Но я прекрасно понимаю, что её методы – это недопустимый формат! Детский сад! Самоуправство! Она считает, что вот такая вот мазня, – он показал на картину маслом, – это путь к душевному спокойствию, которое необходимо пациентам! Лично меня это отпугивает, приводит в ужас! Какая-то дрянь!
– Это моя картина, на ней я изобразил свою семью за обеденным столом, – спокойно сказал Сергей Борисович.
Арнольд Иванович, побледнев от стыда, прочистил горло:
– Прошу прощения, я не знал… Но вы же, как я понимаю, знаете, что это недопустимо в медицинском учреждении. Мы сегодня же всё снимем, а больным выдадим компенсацию за моральное угнетение. Думаю, что усиленный ужин поправит дело, как считаете? – главврач смотрел на Сергея Борисовича с нескрываемой надеждой в глазах.