Состояние придавленности и раздражения никого из следственной бригады не покинуло даже тогда, когда «эксперты» покинули Большой дом. Весь последующий день и вечер — этапированные молдаване, звонки «сверху», допросы свидетелей, информаторы, выезд Лехи с группой захвата на задержание со стрельбой, нервный интерес прокурора города к срокам завершения дела: «Москва торопит!» — категорически не способствовал улучшению настроения, и почти еженощный «сбор денежных средств…» вдруг вылился в безобразный срыв…

До складчины, полностью обеспечивающей закупку привычного ассортимента ночной жратвы — три бутылки кефира, один батон, четыре пары детских (по величине) сосисок, четыре плавленых сырка «Дружба», одной бутылки лимонада «Буратино» и двух пачек сигарет — «Памир» и «Ту-134» — не хватало тридцать семь копеек.

— Может, одной пачкой сигарет обойдетесь? — раздраженно спросил Степанов у Лехи Петракова и Кирилла. — Комнату всю провоняли!..

— Я и так без всего обхожусь, ебена мать!.. Ребенку шубку купить не на что, пятый день температурит!.. — закричал Леха Петраков и стал зачем-то сдергивать с себя наплечную кобуру с пистолетом, не снимая своей сиротской курточки.

— Ты что, сдурел?! Не тронь пушку, сукин кот! — испуганно бросился к нему Николай Иванович.

Он рванул у Лехи из-под куртки кобуру, выдернул пистолет вместе с лопнувшими наплечными ремешками, зашвырнул всю Лехину сбруйку с оружием в угол комнаты, метнулся к двери, запер ее на ключ, чтобы никто не вошел ненароком.

— Прекрати сейчас же! — заорал на Леху Костя Степанов. — Немедленно возьми себя в руки! Нам еще работать полночи, а ты…

— Хер тебе, а не работать полночи! Жена в холод, в снег, в слякоть — без сапог!.. Все развалилось… Сколько можно чинить?! Сидит, из своей старой кацавейки детенышу пальтишко стряпает! А я, мужик, ей помочь не могу! От зарплаты до зарплаты… Все на дядю партийного молотим! Получи, дядя ебаный, бриллиантиков на полтора миллиона! Это при том, что мне сто тридцать пять рэ в месяц отстегивают! Золотишко мы вам спасли, мать вашу душу ети, на триста восемьдесят тысяч! Платину вам вернули, суки рваные… Ей вообще цены нет! А вы мне раз в полгода семнадцать рубликов к зарплате премийку выпишете, да? Ребенку шоколадку не на что принести… Каждую ночь копейками скидываемся, как нищие на паперти… — рыдающим голосом прокричал Леха и в голос заплакал.

— Тебе шоколадку ребенку не на что принести, а у меня ребенка вообще забрали!!! — закричал Костя Степанов. — Увели, понял?!! И жену, и ребенка! Это не ребенка, это жизнь у меня отняли… За что?!! За то, что до сих пор в коммуналке живем? За то, что я тут сутками со всякой швалью валандаюсь? Все до правды докопаться пытаюсь! А кому она нужна, эта правда?! Нашим прокурорам да вашим генералам, чтоб они под козырек… и в Смольный рапортовали! Все в порядке! Все «на контроле»! Они, в душу, в бога мать, все в белом, а мы, как всегда, в говне. И в кармане — вошь на аркане!

Костя отбросил стул и яростно смахнул со стола все свои бесценные секретные, полусекретные и не очень секретные бумаги на пол. Белые страницы доносов, допросов, расписок, заключений, экспертиз, мягко планируя, покрыли темно-коричневый паркет почти всей комнаты…

Ошеломленный Кирилл, не говоря ему ни слова, показал пальцем на потолок, точно так же, как Костя сам это однажды сделал, предупреждая всех, что в комнате может стоять «прослушка».

— Да насрал я на них на всех, пусть пишут, — глухо проговорил Костя и прижался лицом к холодному стеклу большого окна. — Выгонят, уйду в адвокатуру… Или еще куда-нибудь. У нас, слава богу, хоть Николай Иванович в порядке. Кончится дело — его коленом под зад и на пенсию. Шесть соток где-нибудь у Муньки в жопе… Цветочки…

— Ну, да… — сказал Николай Иванович, майор Зайцев. — Ты ж, Костя, у нас прокурорский. Тебе все цветочки чудятся. Тебе ж неведомо, что такое «милиционер на пенсии». Был бы я кагэбэшником, на фабричку какую-нибудь устроился в отдел кадров. Или в парк таксомоторный. Комитетские всегда в кадры уходят. А милиция — она числится вторым сортом. В дворники — метлой махать или в сторожа ночные — с берданкой. А то и с одним свистком.

Кирилл подошел к трясущемуся Лехе, прикурил его вонючий «Памир», сунул уже дымящуюся сигарету Лехе в зубы, обнял его за плечи, прижал к себе, и негромко сказал Степанову:

— Костя, сегодня уже не работа. Позвони дежурному по городу, пусть на час даст оперативный «рафик». Сочини какую-нибудь понтяру. На перехват или на обыск… Я тут кое-что придумал… Все поедем ко мне.

На Петроградской стороне, на углу Малой Посадской и Кировского, под тусклыми фонарями, облепленными мокрым снегом, отстаивалась вереница никому не нужных сейчас такси. Зеленые огоньки за грязным лобовым стеклом настороженно вглядывались в снежно-слякотную ночную порошу.

— Останови, пожалуйста, — сказал Кирилл водителю милицейского автобуса и попросил Степанова: — Дай портфель.

Выпрыгнул из машины в мокрый снег и, хлюпая вмиг промокшими полуботинками, подошел к последней машине этой полуспящей ночной зеленоглазой очереди. Водитель опустил боковое стекло, сказал сонно:

— Хочешь, чтобы мне голову оторвали? Иди к первой машине.

— Мне не ехать…

— Тогда какого хрена?

— Водка есть?

— Пузырь — пятера.

Кирилл Теплов снял с руки свои эффектные черные французские часы, показал таксисту:

— На сколько потянет?

Таксист оживился. Сна — ни в одном глазу! Послушал часы, поразглядывал их своим хитрым глазом, подумал и небрежно сказал:

— Три пузыря.

— Побойся бога!

— А я что делаю? Аж трясусь! Пусть твой бог мне соли на хвост насыплет. Могу добавить только зажор. Закусь, так сказать.

— Тогда салат «Оливье» и четыре котлеты по-киевски.

— Это ты завтра в «Метрополе» закажешь. А пока — палка краковской и кирпичик черняшки. Черняшка — свежак!

— Давай! — И Кирилл раскрыл портфель.

…Когда все полтора литра водки были выпиты, а черный хлеб, оказавшийся действительно очень свежим, был уничтожен вместе с краковской колбасой, в окна крохотной квартирки Кирилла Теплова на Кронверкской стал просачиваться серенький тоскливый рассвет.

Успокоившийся было Леха Петраков сильно захмелел и снова горько расплакался. Потом вдруг что-то вспомнил и почти трезво спросил:

— А где моя пушка?

— Спи, — сказал Николай Иванович. — Я ее еще в «управе» в сейф запер.

Кирилл и Костя уложили Леху в «большой» тринадцатиметровой комнате, половину которой занимала гигантская продавленная тахта. Под кодовым названием — «лежбище котиков».

Леха сразу же захрапел, а Костя устало прилег рядом.

Количество юных стюардесс, зрелых манекенщиц из Дома моделей и продавщиц универсальных магазинов, а также медицинских сестер и студенток Библиотечного института старших курсов, с наслаждением прошедших через эту тахту, было неисчислимо!