Но этих молдаван нужно было срочно вместе с их конвоем отправлять обратно в Кишинев. Там они были «гвоздем программы». Оттуда молдавские милицейские шишки звонили «наверх» — ленинградскому генералитету: «Давайте быстрее! Наше ЦК — рвет и мечет!..».

То, что прибыли молдаване, выяснилось позже. После того как возмущенная нелюбезностью следственной группы Пробирная палата, удивленный «Росювелирторг» и счастливые ломбардники, всегда панически боявшиеся этого Большого дома, наконец покинули его стены.

Устроить себе обеденный перерыв и перекусить в какой-нибудь близлежащей столовке не удалось. Пришлось выдергивать из внутренней тюрьмы «своих», сводить их нос к носу с молдаванами, допрашивать, ловить на откровенном вранье, разбираться в чудовищном почерке кишиневских следователей, приславших копии сопроводительных протоколов предварительных допросов…

Всю заранее четко запланированную работу пришлось перекраивать.

…К половине третьего ночи, когда увели очередного сидельца, подписавшего все листы учиненного ему допроса, измученный Николай Иванович Зайцев откинулся на спинку стула и, слабо усмехнувшись, сказал Jlexe Петракову:

— Как ты там обычно говоришь, Леша? «Партия сказала — надо, комсомол ответил…»

— Комсомол ответил — жрать хочу, как семеро волков! Вот что ответил комсомол! Бляха-муха… — злобно ответил Леха.

Обычно в таких случаях, когда следственная группа Степанова засиживалась за работой далеко за полночь, то уже к десяти-одиннадцати часам вечера есть хотелось всем без исключения.

Но если днем еще можно было перекусить в окрестных «забегаловках» на Литейном или на Каляева, а то и совсем рядом — в трех шагах от Большого дома, в очень недорогом ресторанчике Союза писателей на улице Войнова, то голод в ночи был утолим только лишь на четвертом этаже Большого дома, в круглосуточном буфете КГБ. Куда без специальных пропусков не мог проникнуть даже старший офицерско-милицейский состав!

С учетом специфики круглосуточной работы и важности дела, стоящего на неусыпном контроле у высших партийных органов, особым и длительным согласованием разных начальств на следственную группу, за которой был закреплен Кирилл Теплов, в буфет был выдан всего лишь один пропуск. На имя старшего следователя по особо важным делам прокуратуры города Ленинграда К. С. Степанова. Специальной отметкой пропуск строго ограничивал посещение ужасно секретного «Четвертого этажа» только лишь вышеназванным ночным буфетом.

Вот в таких ночных приступах, когда от голода все начинало идти вкривь и вкось, в бригаде Степанова объявлялся перерыв. Подследственные могли спокойно (или — неспокойно) дрыхнуть в своих камерах, ночной конвой внутреннего изолятора — сонно играть в нарды или дремать в караульном помещении, а наверху, на третьем этаже, в комнате бригады Степанова начинался традиционный, как говорил Николай Иванович Зайцев, «сбор денежных средств в помощь голодающим правоведам».

Выворачивались все карманы, и каждый вносил свою посильную лепту.

Главное было — собрать на уже привычное еженощное меню! Естественно, с учетом индивидуальных вкусов и пагубных пристрастий в виде курения. Из четверых курили двое — Леха и Кирилл.

Итак! Для капитана Лехи Петракова пачка сигарет «Памир» (или, в просторечии, — «Нищий в горах») — четырнадцать копеек. И пачка болгарских «Ту-134» для члена Союза журналистов К. Теплова — за тридцать копеек. Вот уже сорок четыре копейки из общего котла долой!

Одного белого батона хватало на всех. Обычный тринадцатикопеечный батон на субсекретном «Четвертом этаже» с буфетной наценкой стоил восемнадцать копеек. Плюс сигареты. Уже шестьдесят две копейки…

Четыре плавленых сырка «Дружба» по девять копеек и три бутылки кефира с «зеленой шапочкой», то есть — не обезжиренный, для Кости, Кирилла и Николая Ивановича — девяносто копеек с посудой. Леха Петраков предпочитал лимонад «Буратино». Тоже за три гривенника.

Что же касается кефирной «посуды», то если сдашь три бутылки обратно в буфет — получишь сорок восемь копеек назад. При условии, что бутылки будут чисто вымыты! И никакие мольбы отпустить кефир без залоговой стоимости, никакие обещания, что через полчаса чистенькие бутылки вернутся на «Четвертый этаж», не поколеблют комитетскую буфетчицу. Она твердо знала, что работает на безопасность страны!

Ну, и уж если повезет совсем по-царски, если «Четвертый этаж» не сожрет их еще днем, самое главное блюдо — четыре пары еле тепленьких, тощеньких и коротеньких говяжьих сосисок по двенадцать копеек пара! А это почти полтинник!..

Короче говоря, на такой ночной перекус четырех взрослых и голодных мужиков требовались минимум три рубля. Или — «трюндель». Или — «треха». Или «трояк»… Как кому больше нравится.

Объявлялся перерыв на поздний ужин, и выворачивались все карманы. Устраивалась складчина. На это самое счастливое в ночи время сами собой исчезали протоколы допросов, предъявление вещественных доказательств, обостренное внимание к тому, что говорит, как говорит, каким тоном говорит выдернутый из камеры сонный и настороженно-напуганный подследственный…

Если сбор денег «в помощь голодающим правоведам» производился дней за пять до их зарплаты, то трех рублей на ночные пиршества можно было и не собрать. Хорошо, если наскребется два, два с полтиной…

Отсутствие денег у всех четверых было таким же хроническим, как некий врожденный недуг, от которого — и лапти не откинешь, но и жить нормально не сможешь.

Обычно это действо сопровождалось некой взвинченностью и подъемом настроения. Происходил естественный психологический переход из напряженного рабочего состояния в мир свободной личной безответственности сроком на один прекрасный вольный час. Торжественные проводы К. С. Степанова с большим пустым портфелем на «Четвертый этаж» за добычей всегда сопровождались трепотней и не бог весть какими пристойными шуточками.

Сегодня все шло шиворот-навыворот.

Нервная взвинченность ничего общего не имела с обычным подъемом настроения в предвкушении предстоящей ночной перекуски. Начало этому опасному состоянию всех четверых, наверное, было заложено еще днем, во время проведения следственного эксперимента.

Тогда большая комната, временно отведенная для работы бригаде К. С. Степанова, каким-то недобрым образом буквально сжалась в размерах и стала невыразимо душной от трусливого высокомерия приглашенных «экспертов». Казалось, что высокий «сталинский» потолок незримо опустился, избирательно придавив только лишь четверых — следственную бригаду и журналиста центральной газеты…

Но игра стоила свеч. На кону стояла ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ. Жизнь фантастически талантливого человека! Да, не вписывающегося в законы Государства, границами которого он был навсегда и намертво опоясан — от Львова до Владивостока и от Мурманска до Кушки.

Он знал кодекс и все его чудовищные последние дополнения. Он понял, что четверо, работающие в этой комнате, пытаются его спасти.

Но он даже представить себе не мог, что в этой комнате произошло потом — ночью.