живот и он матернулся. Взяв в руку чадящую лампу, отодвинул засов и кискнул в приоткрытую дверь. Кот встал в проходе и, не заходя внутрь, заорал, глядя ему в глаза.

— Чего тебе? Заходи.

— Яауу! — снова заорал Кот и начал тереться головой о сапог.

Шериф шире приоткрыл дверь и осторожно выглянул в темноту, пытаясь осветить лампой улицу.

— Элка, ты тут? — спросил он в темноту, но ветер дунул в лицо так, что он задохнулся.

Мимо его ноги промелькнуло что-то серое, и он снова матернулся от неожиданности. Запер дверь на засов и, приподняв лампу выше, разглядел хитрую морду Кота. Около него с комфортом расположилась пестрая кошечка вполне благонравного вида. Она вылизывала задницу, задрав заднюю лапу за голову.

— Яуа-уа! — снова заорал Кот, глядя в глаза человеку. Хвост торчал вверх железной палкой.

— Зоську привел? Да выхухоль с тобой, пусть остается, — Шериф махнул рукой, — жрать не дам. Кормить еще твоих баб. Кролика съели гости. И сегодня я буду спать на кровати, понял? Так что ваши полы и стулья. Все, я спать.

Шериф скинул сапоги и портупею на пол и повалился на кровать. Подушка пахла женой. Виски сдавливало пульсирующей болью.

— Надеюсь, эта дура не стоит в такую погоду под окном, — пробормотал он в уткнувшись в подушку лицом, — с нее станется.

Шериф провалился в темноту.

Элка. (Наталья Мальцева, 35 лет, ученица 10-го класса средней школы, воздухоплаватель апокалипсиса)

Вон как посмотрел на меня. Как на врага. Хмуриться. Опять от жены, небось. Борода седая, а моложе меня лет на пять. Розовые пони, розовые пони, вы такие милые и быстрые как кони. Мне-то сколько стукнуло? Ведь если верить этому календарю, то день рождения мой прошел неделю назад. И мне упало уже тридцать четыре раза. А Егору получается двадцать девять? Значит мы с ним одного возраста. И бородища эта. Противно такого целовать в губы. Во рту волосы будут. Фи. Патлы седые отрастил. Подстричь его надо сегодня. Где мне ножницы взять? У Тины пойти спросить? Смотрит на мои штаны опять. Что с ними не так? Испачкала что ли. Коленки, и, правда, грязные. Приду сегодня к нему. Точно приду и плевать на все. Делает вид что я — пустое место и опять хмурится. Как узнал, что я стояла под окном? Чудеса какие-то. Запах что ли мой чуял. А я да, стояла, как дура стояла и нюхала твоего драного кролика. Про карандаши надо сказать не забыть. Ведь не сообразит же, что уже были карандаши. Розовые пони… Всё на Наташку пялиться. Хотя на мои штаны сейчас так же смотрел. Бабник. К жене бегает за подачками, а меня не трогает. Может, не нравлюсь? Или не хочет сплетен и историй? Хотя плевал он на всех. Вечно ругается какашками и попами. Сделаю замечание — ведь даже не поймет. Скажет — так ведь кругом одни какашки и попы, чем ругаться еще, если только это и видно. Мысли уехали. Что-то говорит и смотрит в мою сторону. Что еще тебе? Посуду пойти помыть? Беги к жене и пусть она в твоем свинарнике уборку делает. Тащиться теперь за ним. Броник давит под мышками. Таскай, сказал, броник, не снимая. Я тебе из железа что ли? Такую тяжесть таскать да еще ружье с патронами. И тетрадку дебильную свою снова оставил. Подберу, все равно не смотрит на меня. Наташка красивая, зараза. Сама бы с ней лучше познакомилась поближе. Ласковая наверно. Блин, я же не такая. Куда меня опять потащило? Вот дура! Думай, дура, о мужиках. Об одном мужике думай. А о чем еще думать? Ни черта Егор не помнит что делает. Работаю напоминалкой. Иди сюда. Ля-ля-ля, ты дура. Это случилось в такой день — ля-ля-ля, ты дура. Тетрадку свою вы обронили — ля-ля-ля, ты дура. Приду сегодня к нему. Принести бы чего-то вкусного. Так и попросить не у кого. Никто меня тут не любит. Тина смотрит с жалостью. Ненавижу, когда жалеют. Один Брок тут нормальный, на человека похож. Вот бы он был не такой свихнувшийся. Можно было бы дружить. Сидели бы вечером вместе на скамейке возле Офиса и разговаривали о литературе прошлого. Он ведь зараза начитанный, как Спиноза. Я и не помню уже, кем был Спиноза. Отец все повторял про него что-то, а я все забыла. Ужасы все стерли. Опять он про меня забыл. Потопал один без меня и Толмут свой оставил снова. Таскай его теперь. Отнесу в Офис, пусть там валяется. Розовые пони, розовые пони… Уборку сегодня сделала. Там вкусно пахнет хвоей. Штаны бы стирануть еще. Приду к Егору и постираю у него свои штаны и его рубашки. Пусть таращится на мои ноги, небось, не стошнит. Как мама переживала из-за шрама на ноге. Говорила, что на велосипеде на нее в детстве наехал паренек. Помню этот шрам. Эх, мамочка, видела бы ты мои шрамы, вмиг перестала бы думать о своем. Как я скучаю по нашему дирижаблю. Наш гордый "Эол", гниешь сейчас разломанной кучей милых мне вещей за какой-то горой. Как меня опять унесло тогда на север? Дура я дура. А куда теперь денешься. Хорошо, что хоть выжила. А деток мне уже не сделать. И к чертям деток в этом убогом мире. Как подросток думаю. А говорю вообще дичь. Вот и смотрит на меня как на чокнутую. А может и не так смотрит. Ведь он меня спас. Один Егор меня и спас. Я просто хотела выжить. Любой ценой выжить. Чернота так и накатывает на мысли. Страшная тьма в сердце у меня. Нелюди все они. Ненавижу! Или люди? Как узнать каким должен быть человек? Монстром или розовым пони. Розовым пони, быстрым как кони, свободные кони…

— Здравствуй, Ромуальдас, еще раз. У вас случайно нет исправных ножниц и бритвы?

Глава 3. Конь-в-пальто

Проснулся словно от толчка. Голова раскалывалась невыносимой болью, шея и лицо — все мокрые. Видать во сне скинул с себя майку. Темно, хоть глаза не открывай, ничего не изменится. За окном свистело ветром и что-то колотилось о стену. Шторм. Опять теплый шторм с юга. Значит, радиация будет. Снова черный пепел и темнота все сутки. Он откинулся на мокрую подушку и провел рукой по лицу. Опять в голове застрял сон и медленно таял в сознании. Но картинка еще очень свежая, яркая. Словно в детстве смотрел кино по телевизору. Крыша высокого здания. Кругом, в сером