знаете, страшно не только то, что многих, включая детей, могли бы спасти деньги, которых у их семей нет, а то, что вообще нет уважения к человеку, к его жизни и смерти, отношение к человеку как к куску мяса. Должна быть качественная, настоящая бесплатная медицина для всех, а не то, что у нас сейчас, и Елена – лучшая, самая современная медицинская технология. Во всех клиниках мира любое лечение нужно дополнять Еленой. Моё отношение к эвтаназии? Мои пациенты сами решают вместе с Еленой, нужна им эвтаназия или нет. Большинству она оказывается не нужна просто потому, что Елена убирает у них боль. С Еленой человек, неважно, хоть он в метастазах весь, вообще не чувствует боли. В некоторых случаях эвтаназия может быть рекомендована, если пациент и Елена так решают, и тогда я делаю этому пациенту укол. И тогда это акт любви, а не убийство. Всё в мире упирается в деньги, в капитализм, так не должно быть. Елена должна быть бесплатна всегда и для всех. Она должна помочь нам полностью перестроить медицину. Общаясь с Еленой, я поняла, какова моя роль, моё предназначение. Я – проводник, ангел смерти. Как акушерка встречает младенца, когда он появляется на свет, сопровождает женщину в родах, – так я сопровождаю этих людей в их пути в смерть. Помогаю им умирать. Я разделяю с ними их предсмертные видения, сижу рядом, дышу с ними в такт, говорю нужные слова, направляю на путь. Я оказываюсь внутри их опыта умирания и держу их за руку. Это нужная, необходимая, священная, жреческая работа. Это искусство. Такие люди должны быть в каждой клинике, в каждой больнице. Одно время проводились эксперименты с использованием ЛСД для смертельно больных и умирающих. Результаты были потрясающие. Почитайте об этом, поищите информацию. Потом всё прикрыли. Отношение к смерти и умиранию варварское, безграмотное. Раньше такой человек, как я, проводник, мог использовать ЛСД или его аналоги, но теперь Елена – самый лучший вариант. Ладно, мне пора. Сегодня здесь умрут четверо, я это теперь всегда знаю и чувствую. Знаю, кому и когда приходит время».

11

Али Ахмад Саид Асбар, публикующий свои стихи под псевдонимом Адонис, сидит на скамеечке на берегу Сены. Седоволосый старик в очках и элегантном вельветовом пиджаке, похожий на пожилого европейского интеллектуала или профессора. Он говорит: «Я живу недалеко и прихожу сюда иногда, мне пять минут идти, вот я и прихожу. Это мой любимый квартал Парижа. Я живу здесь уже много лет. Дальше, чем сюда, мне уже трудновато, конечно, идти, мне уже 92 года, вот так-то. Что рассказать про себя? Я родился в шиитской семье в сирийском селении на побережье Средиземного моря и с детства работал в поле. Отец заставлял меня учить стихи наизусть, и я стал сочинять стихи сам. Изучал философию в Дамасском университете, стал печататься. Я состоял в Сирийской социальной националистической партии, отсидел за это полгода в тюрьме, переехал в Ливан. Потом гражданская война в Ливане… Трудно, долго и больно про всё это говорить. В 1985 году я переехал в Париж. Почему Адонис? Увлекался тогда доисламским прошлым Средиземноморья. Меня интересовали шумеры, финикийцы, вавилоняне, греки. Сюрреализм тоже оказал влияние. Как поэт я хотел использовать арабскую традицию и мифологию, не привязываясь к ней. Я хотел нарушить линейность поэтического текста – поиграть с ним. Стихотворение предназначено, чтобы быть сетью, а не единственной нитью мысли. Я хотел возвратиться к «корням» языка, первоначальной невинности слов. Мои стихи… Про них говорят, что они, с одной стороны, мистические, что-то суфийское в них есть, а с другой – революционные, анархические. Суфий-анархист – может быть такое? Я, кстати, работу написал «Суфизм и сюрреализм». Много раз был кандидатом на Нобелевскую премию, так и не дали. В итоге получил другую награду – кто-то прислал мне Елену, анонимной посылкой “От восторженного поклонника Вашего творчества, с любовью и благодарностью”. Видишь рисунки на теле воздуха? Это дети Ливана. Они разрисовывают книгу Земли и бьются головой о горизонт. Если бы море состарилось, оно бы вспоминало Бейрут. Каждую минуту зола доказывает, что она дворец будущего. Тщетно. Чуть ли не сам воздух подставляет шею любому убийце. Кровь стадами пасется на лике Земли. Как же зарасти этой ране. Но без нее не будет света[4]. Это из моих старых стихов. Я не знаю, что ещё вам сказать. Хочется сказать что-то мудрое, что-то, что бы вы запомнили, а я просто старик, который прожил жизнь и сидит смотрит на воду реки, текущей так далеко от его родного дома. Твоя родина, поэт, это там, где ты чувствуешь себя изгнанником. Как бы ты ни безумствовал, твоего безумия не хватит для того, чтобы изменить мир. Если ты делаешь только то, что ты хочешь, то как мало ты сделал! Любовь – вечность, проходящая как одно мгновение. Ненависть – мгновение, которое длится целую вечность. Любовь – это то, что мы прошагали, а прошлое – это пыль, которая останется от наших шагов. Касыда – рай, но это рай, который всегда скитается по географии языка. Он выпрыгнул, чтобы умереть, с самого высокого окна. Что это было: падение или полёт? Не я озадачен, а планета, на которой живу. Я размежёвываюсь с ничем, чтобы стать стержнем всего. Радость рождается стариком, а умирает ребёнком. Мир – глиняный горшок, а слова – его разбитая крышка. Час бессонницы правит миром. Кровь сворачивается, и время пахнет страданием. Я не удивляюсь человеку, который растёт как мох и крошится как гриб. Я не удивляюсь убитому, который берёт уроки у убийцы. Ни солнцу не верю, ни луне. Доверяю пеплу, где деревья – ужас, а камни – дым, и бессилие простёрлось над землёй. Скажи: мёртвые воспитывают живых, а мир – это сад смерти[5]. Что ещё сказать? Спасибо пыли, которая перемешивается с дымом пожаров, делая его мягче, интервалу между снарядом и снарядом, мостовой, которая терпит мои шаги. Спасибо камню, который научился терпеть. Я пьянею от взрывов, испытываю блаженство от воя снарядов. Я запускаю своё лицо в космос вероятного. Свет погас. Я зажигаю звезду своей мечты. Прими меня, любовь, возьми меня к себе[6]. Я просто старик. Я много написал за свою жизнь. Сейчас я больше не пишу стихи, состоящие из слов. Мне больше не нужны слова, бумага, ручка. Елена позволяет мне быть Богом, творящим свои миры. Опыт поэта – это всегда в