Большой общерусский съезд князей, обсуждавший вопрос участия русских в борьбе с половцами, состоялся в Киеве в 1223 г. Кроме Мстислава Романовича, Мстислава Мстиславича и Мстислава Святославича, бывших старейшинами в Руской земле, на съезд собрались, как пишет летописец, «млади князи: Данилъ Романовичь, Михаилъ Всеволодичь, Всеволодъ Мьстиславичь инии мнози князи». Из старших князей на съезд в Киев не прибыл только суздальский князь Юрий Всеволодович, хотя, по-видимому, участие его также предполагалось. Если бы нет, летописец не стал бы отмечать факт его отсутствия: «Юрья же князя великого Суждальского не бы в томъ свѣтѣ».[185]

Князья собрались в Киеве для достижения соглашения об оказании помощи половцам, которые подверглись нападению монголо-татар. Были единодушны в своем решении выступить в поход, которое мотивировали тем, что «луче ны бы есть прияти я на чюжеи землѣ, нежели на своеи».[186] Летописец не называет численного состава русских дружин, выступивших в поход, но, судя по его косвенным замечаниям, он был очень значительным. Только галицкие вои приплыли к днепровским порогам на тысяче лодьях. Кроме них в русском войске находились полки киевские, черниговские, смоленские, волынские, курские и др.

Последний княжеский съезд состоялся в Киеве в 1230 г. Формальным поводом к нему, возможно, явились торжества по освящению епископа Ростовского Кирилла в Софийском соборе, но фактически князья прибыли в Киев на сонм. Причем, судя по ремарке летописца, как будто даже независимо от церковных дел. «Бяхуть же в то время инии князи Русьстии на сонмѣ в Кыевѣ: Михаила князь черниговьскый, и сынъ его Ростиславъ, Мстиславъ Мстиславич, Ярославъ, Изяславъ и Ростиславъ Борисовичь, и ини мнози князи».[187] Выше летописец назвал киевского князя Владимира Рюриковича и его сына Ростислава.

О чем совещались южнорусские князья в данном летописном сообщении не сказано. Однако, судя по предыдущему рассказу, их, скорее всего волновали взаимоотношения черниговского князя Михаила и владимиро-суздальского Ярослава Всеволодовича. Не исключено, что результатом этого сонма была отсылка посольства к Юрию Всеволодовичу с просьбой мира Михаилу Черниговскому. Это тем более вероятно, что посольство это возглавил преосвященный митрополит всея Руси Кирилл. «Си три (епископ черниговский Порфирий, игумен монастыря спаса на Берестовом и «муж Володимерь Гюргий» — П.Т.) приходиша с митрополитомъ, прося мира Михаилу сь Ярославомъ, бѣ бо Михаилъ не правъ в крестномъ целовании при Ярославѣ, и хотяше Ярославъ ити на Михаила».[188]

Приведенные примеры общерусских княжеских съездов определенно не являются исчерпывающими. Здесь не учтены те снемы князей, которые имели место во время военных походов в степь или против князей, нарушавших внутренний мир. К тому же, не все съезды получили освещение в летописях. В пользу сказанного свидетельствует, в частности, надпись на стене Софийского собора в Киеве: «Месяца декембря въ 4-е сътвориша миръ на Желяни Святополкъ, Володимир и Ольгъ». С. А. Высоцкий датировал заключение этого мира временем княжения Святополка Изяславича (1093–1113).[189]

В последнее время особое внимание исследователями уделяется обрядовой или этикетной стороне междукняжеских взаимоотношений. С кем князья собирались на съезды, где находились, как пировали, что дарили один другому, как клялись на кресте и др.[190] Разумеется, это любопытно, хотя придавать всему этому излишнюю сакральность вряд ли следует. Даже и самому крестоцелованию, которое, как утверждает А. С. Щавелёв, нельзя было нарушать и невозможно искупить грех его попрания.[191]

Еще как можно было. Князья легко клялись на кресте и легко же нарушали свои клятвы, вовсе не заботясь тем, чтобы «передать» их какому-либо духовному пастырю. Пример Мстислава Владимировича кажется единственный в этот роде. Значительно чаще они относились к этому ритуальному действию так, как галицкий князь. На замечание посла Изяслава Мстиславича, что Володимерко целовал крест к «брату своему къ Изяславу» тот ответил циничной фразой: «Сии ли крестець малый?».

Главный смысл съездовских встреч князей конечно же не в этикетной обрядовости, а в политической содержательности, месте в государственной системе власти. Именно так они рассматривались в историографии советского периода, хотя, чаще всего, исследователи видели в них не свидетельства государственного единства Руси, а ее распада. Согласно Б. Д. Грекову, княжеские съезды оказались неспособными примирить противоречивые интересы феодальных владетелей. Сильный феодал имел возможность игнорировать постановления съездов.[192] Близкие мысли высказал и Б. А. Рыбаков, по которому княжеские съезды не были средством выхода из кризиса, а их благородные принципы не имели гарантий.[193]

На этих жестких выводах, по-видимому, сказалось убеждение советских историков в том, что так называемая феодальная раздробленность Руси была несовместима с ее государственным единством. Рубежным в этом отношении считался Любечский съезд, на котором, как думал Б. Д. Греков, было констатировано наличие нового политического строя. Владимир Мономах, согласно ему, предпринял попытку удержать Русь от расчленения, но она не имела продолжения. Б. А. Рыбаков прибавил к этому еще и время княжения Мстислава Владимировича, после чего Русь будто бы окончательно разделилась на 15 суверенных княжеств-королевств.[194]

Между тем, ни на Любечском съезде, ни после него, не произошло ничего такого, что бы давало основания утверждать о наступлении нового политического строя. Призыв «каждо да держить отчину свою» был злободневен для Руси и до Любечского съезда. Впервые, о чем шла речь выше, был заявлен и реализован сыновьями Владимира Святославича Ярославом и Мстиславом в 1026 г., поделившими отцовское наследие на две части, а затем и Ярославом Мудрым, разделившим Русскую землю на три удела. Аналогичные призывы будут звучать и после Любечского съезда, что определенно является свидетельством сосуществования на Руси не только системы вотчинного права, но и старейшинства в различных его видах. Старейшинства от отца к сыну, от старшего брата к младшему, старейшинства княжеской ветви, старейшинства киевского стола.