— Пошел ты знаешь куда? — сказал Борька. Но он заметно остыл.

— Пошли, провожу тебя до метро, — предложил я.

— Сначала сходим в столовую пообедать, — сказал Борька. — Ты когда думаешь отдавать деньги за квартиру?

— Не скоро, — сказал я.

— Возьмешь у меня половину?

— Нет.

— Послушай, я правда вам не мешаю?

— Нет, — сказал я. — С чего ты взял?

— Подумал, что ты хочешь жениться на ней, — ответил Борька.

— Если и так, ты будешь жить с нами, — сказал я.

— Нет, — сказал Борька. — Я вернусь в Москву, как только книга выйдет. Сперва уеду на какую-нибудь стройку, когда кончится зима. Заработаю деньги на квартиру. Союз большой.

— Да, — сказал я, — это верно. Куда ты надумал ехать?

— В Сургут. Или куда-нибудь поближе, — сказал Борька.

— А как же твоя актриса? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Борька. — Напишу ей, когда надумаю смотаться отсюда. У нее свои дела. Я ей здорово мешал.

— Это она тебе сказала?

— Нет, — сказал Борька. — Это я тебе говорю.

Вечером того дня я возвратился домой с зарплатой, на тридцать рублей превышавшей обычную. Получив ее, я никак не мог взять в толк, почему мне дали эти деньги, покуда Вера Ивановна не сказала: «Это же твоя премия, чудак». В тот день я узнал в профкоме треста, что очередь на кооперативные квартиры состоит всего из шести семей, и все они претендуют на двухкомнатные. Стало быть, поженившись, мы могли получить однокомнатную изолированную квартиру и новом районе; остановка была только за Валиным согласием. Я узнал, в какую сумму станет первый взнос, и подумал, что мать с Андреем одолжили бы мне эти деньги. К тому времени добрая половина треста знала, а остальные, вероятно, догадывались, что на станцию № 6 Валю влекут дела отнюдь не служебного порядка.

— Подумаешь, сплетни, — упрямо выпятив подбородок, заявила она, когда я впервые завел разговор на эту тему. — Меня они нисколько не интересуют. Удивляюсь, почему они беспокоят тебя.

— Потому что ты до сих пор не развелась, вот почему. Давно могла это сделать, — сказал я.

— Я тебе объяснила, что не могу подать на развод. Не желаю, чтобы он думал, будто я сбежала к другому втихомолку.

И, тряхнув головой, она отбросила волосы со лба.

— Ясно, — сказал я. — Пока твой Толик зарабатывает на машину в южных морях, жить со мной ты можешь, а развестись с ним тебе не позволяет врожденная щепетильно сть.

— Не говори так, Игорь, — попросила она тихо. — Когда ты так говоришь, я могу подумать, что ты хуже, чем есть на самом деле.

— Извини, — сказал я. — Но перенести свои вещи из общежития ты, по крайней мере, можешь?

Она ответила:

— Да, могу.

Но тут приехал Борька и, разузнав в отделе кадров треста мой нынешний адрес, встретил меня у подъезда. И вместо Валиных вещей мы перевезли из камеры хранения вокзала Борькины чемодан и пишущую машинку. И снова пишущая машинка прерывисто тарахтела на кухне, и сигаретный дым струился в желтом, болезненном свете шестидесятисвечовой лампы, а за окном была тьма без намека на просвет, и сорванный Борькин голос втолковывал нам, как строится поток сознания или повествование одновременно в трех временах, будто без этих знаний мы не могли ступить и шага. И наша квартира со всем, что в ней было, медленно опускалась на самое дно ночи. И, как три года назад, вечера отступали в прошлое под мерное, неумолчное гудение пламени газовых конфорок, образы прошлого оживали в настоящем, и мне чудилось, будто я различал голоса, пророчившие нам высокую участь.

В те дни мне казалось, что зиме не будет конца. По дороге на работу я по обыкновению пытался вообразить будущее, всматриваясь в стекло автобуса, а точнее, в собственное отражение, сквозь которое проносились, не оставляя следа, огни фонарей.

За этим занятием — за очередной попыткой вообразить будущее меня застал Сергей Сергеевич Майстренко, приехавший на станцию перед самым перерывом. Он подошел к насосу № 4, фундамент которого я на этот раз избрал в качестве форпоста между настоящим и будущим, и, потрогав тыльной стороной ладони холодный кожух, сообщил, что на станции № 8 болгарские насосы греются так, что на них можно воду кипятить.

— Бывает, — согласился я.

— Хочешь сигарету? — предложил Сергей Сергеевич.

Я сказал, что у меня есть свои.

— Я только что из треста, — заметил он многозначительно, усаживаясь рядом со мной.

— Понимаю, — сказал я. — Устали с дороги.

Промолчав, он сказал:

— Тебя направляют в быткомбинат на курсы ответственных за отопительные системы. Кроме того, ты должен сдать экзамен по электротехнике, чтобы тебе присвоили разряд. Когда ты подготовишься?

— Никогда, — сказал я.

— Что это значит?

— Это значит, что я не стану сдавать экзамен по электротехнике. И в быткомбинате меня тоже не дождутся.

— Та-ак, — сказал Сергей Сергеевич. — Так-так. Может, объяснишь свое поведение?

— Нет, объясните вы мне, зачем, по-вашему, я окончил институт? Чтобы в быткомбинат ходить, как вы считаете? Электриком я мог стать, не кончая института. И, уверяю вас, в быткомбинат тоже отыскал бы дорогу. Вам нужен электрик? Дайте объявление в газету. Хотите послать кого-нибудь в быткомбинат? Пошлите другого. Не меня. Я, к вашему сведению, учил высшую математику, гидравлику, сопромат, я дипломированный инженер, ясно? И покуда в вашем знаменитом тресте не начнут использовать меня как специалиста, я с места двинусь!

— Я привез распоряжение начальника отдела, — сказал он холодно.

— Так отвезите его обратно, — сказал я. — И впредь говорите мне «вы», пока мы с вами не вступили в родство.

— Ваше имя-отчество Игорь Халилович? — осведомился Майстренко.

— Точно, Игорь Халилович.

— Курсы открываются двадцать восьмого февраля и рассчитаны на сто тридцать часов. Выполняйте распоряжение начальника отдела, Игорь Халилович!

— И не подумаю, — сказал я. — Или вы меня насильно отведете?

Я повернулся к нему и только тут заметил, что происходит с его лицом: оно сделалось землисто-серым, а потом и вовсе пепельным; капельки пота выступили на его верхней губе прямо у меня на глазах. Потом побелевшие от напряжения губы приоткрылись и дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Он прижал руки к животу, будто его ударили под дых. Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что не могу пошевелиться. Я закричал:

— Сергей Сергеевич, что с вами? Вам нехорошо?

Он не ответил. Он сидел с приоткрытым ртом, держась за живот, и смотрел прямо перед собой — в незримую точку в нескольких сантиметрах от своего лица. Потом опустил голову. Я видел только шляпу с обвисшими полями и лентой, давным-давно утратившей свой первоначальный цвет.