– Я совершил первую дальнюю вылазку, – сказал Юрай. – Тайком от жены, предупреждаю. И застраховался вашим адресом на случай, если захочу рухнуть.

– Коля адрес нарисовал? – спросила Тася.

– Именно нарисовал, потому что ни названия улицы, ни номера дома не знал.

– Понятно. Скажите ему: впредь за такие штуки я буду наказывать.

– Ну извините его, Христа ради, – испугался Юрай. – Я ж пристал как банный лист.

– Не надо так пугаться, – сказала Тася, – у вас в глазах просто ужас полыхнул.

– Я ж псих нервный. Вы ж знаете, – сказал Юрай.

Она вела его куда-то за барак, и Юрай решил, что там есть еще один вход, но оказалось другое: старенькая, просто разваливающаяся под ногами беседка с полусломанными лавками, торчащими гвоздями, кучками дерьма по углам.

– Садитесь, – сказала Тася. – В комнату не зову – я сегодня на ногах с шести, так что там непорядок.

– А я собирался с вами чаю попить. – Юрай протянул коробку.

– Когда-нибудь в другой раз. Я ее возьму и сохраню.

– Да нет уж! – засмеялся Юрай. – Пейте без меня. Тогда ладно, я пойду, вы с работы, а я бродячий человек.

– Зря вы, – сказала Тася, – вам еще ходить и ходить по ровненькому, а не по электричкам скакать.

Он уходил по бетонной дорожке, а в бараке кто-то громко говорил:

– Таська! Ты что, очумела? Повела человека в беседку! Там же срань! Ну ты даешь, девушка и смерть!

Юрай дорого бы дал за то, чтобы услышать, что ответила Тася, но, увы, не услышал.

Однако то, что услышал, тоже стоило немало: девушка и смерть. Красиво. Хотя на обратной дороге Юрай сказал себе, что он полный клинический идиот, ибо так называют медицинских сестер их медбратья-мизантропы. Что он, не знал про это?

Ночью он никак не мог уснуть, ерзал на кровати, и в конце концов Нелка спросила:

– Ну скажи, что?

Он рассказал ей, что ездил к Тасе.

– Зачем? – устало спросила Нелка.

– Хочу понять… На ней многое сходится…

– Какое твое дело? Это личная жизнь людей. Она бывает так запутана, что лучше клубок не трогать.

– Вот-вот… Я так и подумал: клубок змей.

– Это неприлично, стыдно вторгаться в чужие судьбы, – кричала на него Нелка. – В конце концов это просто грех.

– Я понимаю, – ответил Юрай. – Если бы не было столько смертей.

– Смерть, достойная расследования, одна. Ольга. И ею занимается милиция. Или не занимается. Не знаю… Все остальное имеет естественные причины. И если ты полезешь в это, клянусь, я разведусь с тобой. Ты не профессионал, ты не знаешь, как… Ты платишь за это отбитыми внутренностями. Это так бездарно! Так глупо!

– Я знаю, – тихо сказал Юрай. – Но у меня какое-то подкожное чувство, что ползучая смерть как бы не остановилась…

– С чего ты взял? С чего?

– В том-то и дело, что ни с чего… Просто, когда уходил от Таси, слышал, что ее назвали девушка и смерть.

– Ты идиот. Ты что, именно Тасю в чем-то подозреваешь?

– Нет… Но она знает… Она что-то знает…

– И я что-то знаю… Каждый что-то знает, о чем лучше не знать. Не дай бог обнародовать все наши тайные знания.

– Тут убийства, Нелка! Убийства…

– Хорошо, – сдалась она. – Ты меня завтра встретишь с электрички, и мы как бы случайно зайдем к ней вместе. Я ей обещала купить дешевый польский крем для рук. Это будет повод. Мы придем и уйдем. Как бы между делом.

– Покалякать бы, – тихо сказал Юрай.

– Дурак! Ну надо же с чего-то начать! И чтобы закончить, закончить, – кричала Нелка, – это раз и навсегда! Я не могу больше, не могу.

Юрай, оказывается, забыл, как пахнут бараки. Раньше журналистские поездки не давали это забыть и в носу всегда сохранялся этот дух разнолюдья. Дело даже не в запахе пищи и ночных горшков, не в них. Все было пуще и гуще. Здесь человек смешивался с человеком не по желанию, не по выбору, по горькости судьбы. Грязный пот и пот любви, слезы от горя и от лука, чужой выдох и твой вдох. Все сразу. Это даже не вонь. Что-то совсем другое… Астральная смесь.

Нелка нежно постучала в Тасину дверь.

– Тася! – тоненько затараторила она. – Тася! Я извиняюсь и за вчерашнего своего дурака, и за нас обоих сегодня, но я купила крем, а мы не сегодня-завтра съезжаем… Я еще прихватила и крем немецкий… Он более густой, но впитывается хорошо…

Нелка тараторила и тараторила на пороге, пока не стали открываться двери комнат, и Тася сказала с отчаянием:

– Да заходите уж, раз пришли.

Первое, что понял Юрай: в этой комнате беспорядка не могло быть никогда. Сказать изысканная про комнату в бараке – значит смешать к чертовой матери все понятия. Но именно это пришло ему в голову. Здесь стояли два старинных венских стула, стол был накрыт скатертью старой вязки, когда плетение кружев было сродни рисованию и несло осмысленность каждого переброса нити. Диван был тоже из старинных: кожа в мягких морщинах, дерево без блеска. В маленькой горке стояли фарфоровые пастушки и раскачивающиеся божки. Ни одной вещи из нашего времени, даже стоячая вешалка с приспособлением для зонтов прибыла сюда из каких-то дальних-дальних пределов. В хороших старинных рамах висели две фотографии. Бегущая по кромке воды девочка и девочка в веночке под «Лель, ты мой Лель». Они висели рядом, и как раз между ними змеилась трещина стены барака.

– Я не открыла еще вашу коробку, – сказала Тася, – давайте попьем чаю. У меня мягкие бублики.

– Боже! Какие красавицы! – воскликнула Нелка, глядя на фотографии. Юрай замер, ожидая ответа.

– Я делала массаж жене Красицкого, а она как раз чистила дачу от хлама. Я взяла эти фотографии из мусора.

– И не знаете, кто это? – спросил Юрай.

– Откуда же? – ответила Тася.

Чтобы соврать, достаточно языка, чтобы скрыть правду, нужно много больше. Например, надо владеть пульсирующей ямкой на шее. Это элементарно, если носишь стоячий воротничок, но, если ты раскрыт и распахнут, куда денешь этот убегающий от соглядатаев нерв, который, начинаясь в ямке, потом колотится в синенькой веточке виска и просто заходится в веке…

– Как у вас уютно! – говорит Юрай, умирая от жалости к этой страдающей в Тасе правде. Эти девочки-красавицы, конечно, ей родные. И понятны тогда отношения с Красицким. Он обидел девочек, он ими пренебрег, и уж десятое дело – сестры они Тасе, племянницы или просто знакомые. Она ему этого не простила.

Они пили чай из стаканов в подстаканниках. Тася жаловалась, что их барак в очередной раз обдурило местное начальство, не дав квартир в построенном доме.

– А барак на ладан дышит, вполне может сгореть, как ваша соседка.