вина не пила, по острому полынному запаху. Девушка вздрогнула и торопливо глотнула, а облетевший бересклет вдруг запел о весне, которая вовсе не была страшной.

* * *

Это Физулл сочинил песенку про лысых, которую распевали на каждом углу! Распевали громко, весело, нагло, не оглядываясь на «ос» и «трутней»[8]. Кто сказал, что это у императора не отличишь голову от задницы? Мало ли в Стурне безволосых? А что это вы так смотрите? Уж не думаете ли, что наш великий, наш обожаемый Постум выжил из ума?

Постум Марка не волновал, мало ли кто сидит на троне, и вообще какое певцу дело до императоров? Хочется Спурию Физуллу задираться – его право, только песни о козах ничем не хуже.

– Как сказать. – Физулл был упрям, но за этот ужин платил он. И он же обещал рассказать о фертаровских фавнах. – Как сказать, певец. Ты смеёшься над тем, над чем смеются все, кроме обманутых мужей. Подобный смех не делает людей умней и смелее. Я смеюсь над властью, а осмеянная тирания перестаёт быть страшной. Стурн гниёт с головы, я объясняю это телу, пока оно смертельно не поражено. Нам нужна другая голова…

– Мне и эта сгодится! – Есть Марк больше не мог, только пить. – Оторвать голову можно, но как её прирастить хотя бы курице? И вообще новое начальство всегда хуже предыдущего, поэтому пусть живёт и пасётся нынешнее. Да здравствует император!

Физулл поморщился. Он чего-то хотел, иначе б не прицепился.

– Я сужу о тебе по песням. По лучшим твоим песням. Как можешь ты, певец великого, ясного прошлого, мириться с настоящим?! В Стурне невозможно дышать. Чиновники позабыли слово «честность», мытари готовы обобрать каждого, жрецы сами не верят своим словам, а глупцы, которых стригут, только блеют… Волки и овцы – это и есть Стурн. Империя, где вольготно лишь мерзавцам, а спокойно только дуракам и спящим, но заснувших средь ядовитых испарений нужно будить! Даже если это им не нравится, и делать это некому, кроме нас! Это наш долг, твой долг…

– У меня не бывает денег, – не согласился Марк. – А нет денег, нет и долгов.

– У тебя есть долг перед одарившим тебя Небом, а деньги… Они тебя отыщут. Не сразу, а когда будут нужны. Старость приходит ко всем людям, Марк Карменал, а ты – человек, хоть и поёшь о титанах. Я слышал, у тебя есть песня о защитниках Стурнона, спой её мне.

– Я оставил китару в своей харчевне. Спасибо за обед, он пришёлся кстати, но я его не выпрашивал, так что это не долг.

– Это не долг, ну а китара… Она есть не только у тебя. Лучшие инструменты делают в Велóне. Попробуй.

Марк попробовал. Чужестранка ответила звуком дивной глубины. Певец любил свою неизменную спутницу, но жене не сравниться с богиней!

– У неё хороший звук. – Марк пытался быть спокойным, но владелец богини теперь казался неуместней худшего из мужей. – Только вряд ли такая красотка будет рада моим дорогам.

– Она боится дождей меньше стурнийских уходёрок. Тебе надо обзавестись велонской китарой, но мы к этому ещё вернёмся. После песни.

– Эта песня не закончена. – Петь не тянуло, но отказать уже было нельзя. – Может, Стурнон отдаст мне её до конца. Даже из-под воды…

– Может. – Физулл и не подумал улыбнуться. – И, может, он пробудит твою совесть, совесть гражданина, а пока пой как есть. Я, знаешь ли, шесть раз судил состязания поэтов в надежде открыть в ком-то священный огонь. Бессмысленно. На императорскую сцену идут продавать себя, это тот же лупанар! Гимны императорам, оды императорам, статуи императорам… Ты хочешь видеть священный мыс титанов? Ты его увидишь вместе с мраморным уродством в честь побед императорского предка. Побед!.. Тогда и войны-то никакой не было, но разве подхалимам нужна правда? Они целуют задницу и гребут из этой задницы золото. Говорят, деньги не пахнут, и это правда. Смердят стихи, написанные за деньги! Тот, кто опустился до такого, потерян и для богов, и для искусства. Достаточно вспомнить Аппия Фертара. Как он начинал и как кончил… Глупец, предавший совесть, память, семью за возвращение в столицу, за возможность читать свои вирши одержимым войной мерзавцам… Мерзость и предупреждение всем нам!

Я стал искать тех, кто чурается властей предержащих, и узнал, что некий Марк Карменал расспрашивает про фавнов и что песни этого Марка звучат по харчевням. К сожалению, не те песни, что нужны Стурну. И это не те песни, что нужны Небу.

– Я пою, что поётся. – Сколько можно трепаться, но китара хороша! Она хочет петь, она требует настоящего. Главного… – И я не молюсь никому. И не собираюсь. Ты хотел про бессмертных? Это не та песня, что я хочу; пока не та…

Не останется нас – ни в крови, ни в молитвах, ни в песне.

Не останется храмов, мозаик, мечей и могил.

Мы уходим дорогою вечно тревожных созвездий,

Торжествуйте! Делите добытый предательством мир!

В нашем мире кружили над скалами птицы,

В нашем мире звук сплёлся со словом и с летом лоза.

Мы уходим, и кто-то последней зарницей

Уходящей грозы…

Вломившимся стражникам был нужен не он – это Марк сообразил до того, как балбес с ликторским Ульем на шее сунул под нос Физуллу свой перстень. Можно было отступить к стене и выждать, чем кончится. Или рвануть к чёрному ходу. Вместе с китарой, враз ставшей не нужной хозяину, но Марк отбросил жалко звякнувшее велонское чудо, ухватил остолбеневшего Физулла и поволок за собой, потому что… Потому что лобастый дурак доболтался! Тревожить императорскую задницу в Стурне и в самом деле не следовало. Если ты, разумеется, не хочешь на галеры.

* * *

Елена обещала деньги. Много. Пятьдесят стурниев, если Харитон не узнает про то, что было у оврага. И ещё столько же, если Агапе выйдет не за Карпофора… Жена судьи говорила тихо и быстро, от неё пахло благовониями, она была ещё красивей, чем всегда, она просила. Агапе стало её жаль, но девушка только и сумела, что покачать головой. Она сама не понимала, почему не может взять эти деньги, ведь это не было кражей: Елена предлагала сама, но, увидев бабушку, торопливо распрощалась и прошла в харчевню, а на обратном пути глянула так, что девушка едва не кинулась бежать.

– Чего ей понадобилось? – Мать тоже все видела. Наверное, из окна.

– Так…

– Что «так»? Я должна знать.

Слова