«Неостановимо, – промелькнуло в голове, – потому что если она узнала тебя, отметила, то больше уже никогда не остановится».

Кровь бросилась в лицо, в голове словно граната взорвалась: глазам стало горячо, все внутри задрожало.

«Полудница. Она пришла за мной», – подумала Лизавета, не в силах пошевелиться от ужаса, который просочился в каждую клетку, в мельчайшие капилляры.

Сколько лет она запрещала себе вспоминать, задумываться, размышлять о том, что случилось тем летом. «Мой личный ужас», – так называла Полудницу, не давая себе даже имени ее произнести.

Бабушка ведь сказала: «Если не именовать, то и не призовешь».

И Лизавета следовала этому совету. А теперь барьеры рухнули.

Прошлое подошло близко-близко, дохнуло смрадом смерти.

… Да, кошмарные сны Лизавете не снились. И темноты она не боялась, как другие дети. После того случая знала, что ужас (по крайней мере, «ее личный ужас») прячется не в темной спальне, не во мраке одежного шкафа, не под кроватью. Он навещает в полдень. Является под ярким солнцем.

Это случилось, когда Лизавете было девять. Летом ее, как обычно, отправили к бабушке в деревню. Уже на следующий год она туда не вернется – некуда будет. Бабушка умрет за три недели до Нового года, унеся с собой в могилу Лизаветину тайну. Больше никому (даже маме, даже Яну) про случившееся Лизавета не рассказывала, боялась, что ее поднимут на смех.

Было жарко. Жара тем летом стояла невероятная: раскаленное зноем небо дышало огнем, как Змей Горыныч, земля плавилась, как масло на сковородке, листва пересыхала, желтела. Люди пряталась от зноя по домам, с одиннадцати до пяти-шести вечера носу на улицу не высовывали.

Но дети, конечно, все равно гуляли, играли в тенечке, ходили на речку, купались в теплой зеленоватой воде. У Лизаветы была лучшая подруга Тинка. На самом деле ее звали Кристиной, но так повелось – Тинка да Тинка. Дружили они только летом, Тинка тоже приезжала к бабушке с дедом, только не из Быстрорецка, как Лизавета, а из Омска. Или Томска, Лизавета вечно путала.

– Давай за черникой сходим, – предложила Тинка. – Маленький лесок перейдем, луг. Говорят, ее в Большом лесу полным-полно.

Маленький лесок был прямо возле деревни. Там ни грибов, ни ягод, все истоптано. А в Большой лес детям одним ходить не разрешалось, можно легко заблудиться. И откуда в такую сушь черника?

Но возражать Лизавета не стала. Тинка была старше на полгода, вдобавок заводила, бойкая и шустрая. Лизавета хотела быть похожей на подругу.

До Большого леса девочки так и не добрались. Миновали Маленький лесок, дошли до луга. Трава была густая, выше пояса.

– Тропинки нет? – спросила Лизавета. Ей не хотелось лезть в травяное море.

– Заросла, наверное, – беспечно ответила Тинка и решительно углубилась в заросли. Лизавете ничего не оставалось, как последовать за подругой, иначе та стала бы считать ее трусихой.

Черноволосая макушка, раскачивающийся маятником хвост, малинового цвета бархатная резинка, бордовый сарафан… Глядя, как шуршащая трава поглощает Тинку, Лизавета не знала, что видит подругу в последний раз.

Трава пела под солнцем, гнулась на ветру.

– Тинка! – позвала Лизавета, потеряв подругу из виду, но та не отозвалась.

Девочка принялась озираться по сторонам, но Тинки нигде не было. Только трава кругом, а далеко-далеко, гораздо дальше, чем виделось прежде, синел на горизонте Большой лес.

«Мне туда ни за что не добраться, – чуть не плача, подумала Лизавета. – Надо вернуться».

Но и Маленького лесочка, откуда они вышли, тоже не было видно. Как же Лизавета умудрилась забраться так далеко? Или границы луга по какой-то причине расширились, отодвинулись, а сам он сделался огромным?

Солнце пекло нещадно. Лизавета взмокла, пытаясь отыскать Тинку, кружа по лугу, как кошка за своим хвостом. Но подруги не было видно, на зов она не откликалась.

Хотелось пить, горло было сухое, как наждачная бумага, которую Лизавета видела на верстаке у Тинкиного деда. В шорохе травы слышалось: «Не выберешшшшшься! Тут останешшшшшься».

А потом все кругом разом стихло. Птицы умолкли, ветер сгинул, трава перестала нашептывать. Мир замер в ожидании. Небо казалось плоским, как блин, а вернее, как пресс, который придавливал Лизавету к земле. Льющийся сверху поток расплавленного золота, раскаленный воздух и сам дневной свет тоже были обжигающе-тяжелыми – Лизавета чувствовала, как все это, только что не имевшее никого веса, стало давить на плечи и голову.

Тишина и тяжесть. Безжалостное солнце, которое ненавидит Землю, стараясь выжечь. Все живое вымерло, осталась лишь одна маленькая испуганная девочка. Ужасный момент длился и длился, стало казаться, что несколько часов прошло. Или что ход времени остановился.

Лизавета хотела закричать, но не сумела. И бежать тоже больше не могла, откуда-то знала: сделаешь хоть шаг – призовешь нечто. Тогда не Лизавета будет искать Тинку, а саму Лизавету станут догонять.

«Кто за мной погонится? Кто здесь есть, кроме меня?»

Не успела подумать, как увидела ее. Ту, кого бабушка позже назвала Полудницей. Жуткое создание. Обитающее на свету порождение мрака.

Перед девочкой была женщина огромного роста, метра три или даже четыре. На ней было белое рваное платье – ветхое, сгнившее. Сквозь него просвечивало ссохшееся, как у мумии, тело. Длинные седые волосы развевались на ветру, на голове был венец из луговых цветов, а в руке – серп, с которого капало красное.

«Кровь», – подумала Лизавета, и ее затошнило.

Девочка не могла сказать, видит ли ее то существо, потому что вместо нормальной головы у него был череп, а вместо глаз – пустые глазницы. Зато изо рта высовывался непомерно длинный змееобразный язык.

Время от времени Полудница делала взмах рукой, серп срезал траву, а Лизавета думала, что точно так, одним движением она может снести человеку голову.

«Человеку? Какому еще человеку? Мне!»

Мысль вернула окаменевшей от ужаса Лизавете способность двигаться.

Она развернулась и бросилась прочь, неважно куда, лишь бы подальше от расхаживающего по лугу существа. Трава хватала ее за ноги, не давая идти, не пуская с луга, ветер свистел, солнце проливало огненные лучи.

Лизавета бежала, боясь оглянуться: Тинка («Где же она сейчас, бедная Тинка?») говорила, если убегаешь от чего-то жуткого, оборачиваться нельзя. Поглядишь через плечо, а потом снова повернешь голову – и преследователь окажется прямо перед тобой!

Но свистящий звук раздавался все ближе – наверное, серп визжал, касаясь травы! – и Лизавета не выдержала, глянула назад. Полудница была близко. Увидев в нескольких метрах сгнившее тело в лохмотьях, когтистые пальцы, ухмыляющееся лицо, Лизавета заверещала. Сбилась с ритма, оступилась, лодыжки вмиг оказались спутаны травой, и девочка полетела