Иммануил Нобель оказался нужным человеком в нужном месте в необычайно динамичную эпоху. Индустриальная революция, распространившаяся из Англии на Западную Европу, теперь, в середине XIX века, докатилась и до России Николая I. Ритм жизни ускорялся, расстояния сокращались. Большинство стран, за исключением Швеции, уже ввели в строй несколько железнодорожных веток. В России вскоре должно было открыться железнодорожное сообщение между Санкт-Петербургом и Москвой37.

Способ коммуникации изменился и благодаря другим открытиям. Несколькими годами ранее в США Сэмюэл Морзе установил связь между Вашингтоном и Балтимором по новому электрическому телеграфу. Хотя поначалу это больше воспринималось как диковинка, революция в обмене информацией уже была не за горами. Однако голландец Пауль Рейтер, создавая в 1850 году свое новостное бюро для передачи курсов акций на бирже, по-прежнему использовал целую армаду почтовых голубей38.

Паровых машин становилось все больше, они совершенствовались. По другую сторону Атлантики шведский эмигрант инженер Джон (Юхан) Эрикссон достиг некоторых успехов в создании новой конструкции, идущей на смену паровому двигателю, так называемой тепловой машины. Публичное признание пришло к Эрикссону за несколько лет до того, когда его фрегат с гребным винтом обогнал в гонке самый быстрый в стране колесный пароход.

Джона Эрикссона Иммануил Нобель знал лично. Они были почти ровесниками, и до своего отъезда из Швеции в конце 1820-х годов Эрикссон проходил лечение у отца Иммануила. Со временем Иммануил будет вырезать и собирать газетные заметки об успешном шведе, который пятнадцатью годами позже во время Гражданской войны станет национальным героем Америки39.

Иммануилу Нобелю скоро должно было исполниться 50. С шапкой седых волос на голове он чувствовал себя «замшелым». Конечно, он мог сообщать родственникам в Швеции о своих успехах, например, о том, что получил в Санкт-Петербурге звание купца первой гильдии. Конечно же дела фирмы шли хорошо, и к тому же он мог радоваться тому, что в семье осенью 1849 года родилась долгожданная дочь, Бетти Каролина Шарлотта. Однако его не покидали мысли о Джоне Эрикссоне и его новом тепловом двигателе. «Похоже, любимая идея Иммануила Нобеля в то время состояла в том, что пар скоро будет вытеснен нагретым воздухом», – писал в своей статье много лет спустя близкий друг и коллега Альфреда Нобеля40.

В один прекрасный день отец шестерых детей принял решение, вероятно, подстегнутое известием, что Джон Эрикссон избран в шведскую академию наук. Он отправит одного из сыновей за Атлантику разузнать, что там происходит. Старший сын Роберт уже начал работать в фирме отца и делал это, «слава богу», с большим усердием. Поскольку совместное обучение мальчиков заканчивалось, предполагалось, что Людвиг тоже начнет помогать отцу.

Решено было, что именно успешный в учебе одаренный Альфред поедет в США, чтобы изучить последние изобретения великого шведа. Кроме того, Иммануил решил, что Альфреду стоит углубить свои познания в органической химии. По примеру профессора химии Николая Зинина он отправится изучать химию в Париж.

* * *

Тем временем Альфред Нобель превратился в рефлексирующего, не по годам развитого юношу. В те важные для формирования его личности годы в Петербурге он постоянно находился на распутье между романтикой и просвещением. С одной стороны, сильное влияние поэтов и философов, их духовных поисков вечных идеалов, с другой – стремление естествоиспытателей разгадать загадки бытия при помощи микроскопа и пробирок.

Альфред с головой ушел в оба этих мира одновременно. Несколько лет спустя в одном из стихотворений он описывал, как читал об исторических подвигах великих людей и «долго потом размышлял о философах прошлого, чьи мысли и по сию пору вдохновляют живые души». В тот момент его охватило мощное желание следовать их путем, своего рода стремление мыслить масштабно и действовать благородно, чтобы достичь такой же славы41. Альфред мечтал стать писателем. Его влекли романтические идеалисты, представители высокой поэзии, такие как британцы Перси Биш Шелли и лорд Байрон. Они и стали его божествами.

И Шелли, и Байрон имели колоссальный успех в Германии в 1830–1840-е годы. До русскоязычных читателей они добрались на той же волне интеллектуального вдохновения, что и философы Шеллинг и Гегель42.

Профессору химии Зинину не очень импонировали эти сомнительные, по его мнению, философы. Особенно когда они вторгались на территорию естественных наук и математики. «С какой самоуверенностью эти люди претендуют не только на то, чтобы понимать, но также на то, чтобы критиковать теории высшей математики, не имея ни малейшего понятия об этой столь последовательной науке», – выразился Зинин в одной своей известной речи. Однако, будучи человеком дружелюбным, он одновременно подчеркивал, что не ставит своей целью бросить тень на блестящих представителей философской науки. Он лишь хотел «показать, как опасен в своих последствиях ошибочный научный метод»43.

Под крылом у Зинина мысли Альфреда Нобеля определенно направлялись совсем в иную сторону.

* * *