– Я убью тебя, паразитка ты эдакая, сколько ты мне крови попортила!

А папа:

– Тихо, тихо, Аленушка, мы же договорились…

И я заметила, что все-таки еще чуть-чуть ниже папы ростом. Совсем чуть-чуть, но все-таки ниже.

Потом они меня в баню потащили и в ресторан, и за новой одеждой. Я не спорила. Все-таки я перед ними сильно виновата. И вообще… все-таки здорово иногда снова стать маленькой и ничего не решать: где обедать, куда идти.

Какие я сделала выводы? То есть жалею ли я о сделанном? Нет. Мне жаль, что родители так переживали. Но я не могу жалеть о том, что сделала. Может, это главный поступок в моей жизни. И я теперь многое могу им сказать, ну, своим родителям. Не молчать и слушаться, а именно сказать. Что не хочу заниматься математикой. Хочу, чтобы мы снова ходили в ПВД. И пусть отстанут от Гришки со своими репетиторами, у него еще уйма времени, чтобы выбрать, куда поступать. И да, я не знаю, кем хочу быть, но это не повод так сильно переживать и лишать меня просто жизни, без допзанятий. Может, я стану спасателем, как Лёша. Или ветеринаром. Буду собак лечить. Или тренером по ходьбе. Буду рассказывать всем, как преодолевать большие расстояния. Для этого не нужен институт. Зато я буду счастлива, потому что мне реально нравится ходить. Просто ходить и все. А если вдруг захочу стать кем-то еще, пойду и поступлю в институт, который сама выберу. Раньше я не могла им всего этого сказать. Потому что не знала, как сформулировать. А теперь знаю. Ведь я столько раз сама себе это проговорила за пять месяцев, пока шла! Мне кажется, теперь они меня услышат.

А, еще вот что: Эмма Гейтвуд – невероятно крута. Вот просто невероятно. И, может, она ушла не потому что ее все достало, совсем нет. Может, она просто хотела сделать это: встать и пойти. Пройти свои шесть миллионов шагов.

…Оставалось одно, но очень важное дело.

– Мам, пап! Можем мы на обратном пути заехать в Дельту? То есть не совсем в Дельту, а там недалеко есть автозаправка… Я там кое-что оставила. Надо забрать.

Я скрестила пальцы: пусть будет так, что щенки выжили, остались на заправке, и тетя Наташа согласится отдать мне хотя бы одного. Вот Гришка обрадуется!

– Что это тут у вас, а?

Кира подкралась незаметно. Мы вздрогнули, как один. Встали шеренгой, смотрели на Киру, а глаза – виноватые. Ну-ну, знаем, плавали.

– А ну-ка руки покажите!

– Вот еще! – дернул плечом Васька.

Кира брови приподняла, Ваське в глаза метнула пару молний, и он первым опустил ей в руки свой сегодняшний трофей: большущего мертвого краба. Он был совсем целый, такого легко можно туристам продать.

– Та-а-ак, опять в гроте были?

Больших крабов только там можно найти, Кира это знает. И она не любит, когда Васька нас в грот возит. Тем более без нее.

– Та-а-ак, следующий!

У Жеки улов сегодня небогатый: россыпь мелких рапан. Но Кира забирает и их.

Все должны платить дань королеве.

– Следующий!

Следующий – это я. А я не хочу ничего отдавать Кире, вот еще! Все мальчишки в городе ее боятся, потому что влюбились. Конечно, она красивая. Так сказал режиссер, который прошлым летом к нам приезжал кино снимать. Мы сидели на заборе, и Кира с нами, режиссер сначала на нас даже внимания не обращал, а потом увидел ее.

– Ну-ка, – сказал он, – иди сюда.

Кира тут же спрыгнула с забора. Легко по песку побежала, каждый ее шаг выбивал в песке маленький фонтанчик. Ноги у Киры длинные, загорелые, а руки тонкие и какие-то летящие, будто не руки, а крылья. И когда она так бежит по песку к морю, а волосы, белые, как размочаленный канат с ялика, колышутся за спиной… ладно, согласен, она красивая. Режиссер тоже это сразу понял. И кивнул дядьке с огромной такой камерой:

– Друг Сева, ты посмотри, какая нимфа… чудо, как хороша! Откуда ты, Русалочка?

– А тутошние мы, во-о-о-он у водокачки живем, – затараторила Кира. – А вы, дяденьки, из Москвы? К нам все время из Москвы едут, кино снимают и снимают! У нас так красиво, что ли?

– Очень!

Они долго еще болтали. Я бы посидел послушал, но Васька сплюнул в песок и сказал:

– Лахудра…

И добавил:

– Пошли отсюда!

Мы засвистели, но Кира даже не оглянулась. Она улыбалась режиссеру, как тогда художнику, который ее три дня рисовал. А потом она дома хвасталась, будто бы режиссер сказал, что, если бы она была постарше, он бы взял ее на главную роль, но пока не возьмет.

– Он меня в эпизодах снимать будет! А еще сказал, чтобы я после школы в Москву ехала, в театральный…

– Куды?! – завопила бабушка, а батя замахнулся на Киру куском драной сети.

Кира – моя сестра.

В день, когда началась вся эта история, мы собрались на берегу пораньше. И опять без Киры, ее мамка не пустила, заставила рыбу чистить. Уже неделю штормило, а тут с утра – тишь да гладь. Весь пляж в Рыбачке был укрыт бурыми водорослями. В них запутались пластиковые бутылки, одинокие сланцы, всякий мусор. Целое море водорослей! И островами – проплешины песка. У нас везде песчаные пляжи, поэтому летом туристов с малышней просто тьма.

Рыбаки только-только отчалили, а мы спрятались за дырявым баркасом деда Саши, следили. А когда уж они далеко ушли, мы выскочили, вытащили из-за валуна нашу лодку, спустили на воду и жребий кинули, кому сегодня в море идти. В лодке помещалось только четверо, а нас было шесть. Лодку мы стырили. У Синюхи. А чего? У нее лодок много, и все бесхозные, валяются без дела на заднем дворе, половина дырявых. Вот мы одну и скрали. Законопатили, просмолили. Хорошая получилась, только жалко, что маленькая… И опять мне выпало на берегу сидеть! Я даже пнул лодку, но Васька меня осадил:

– Но-но, – говорит, – лодка ни при чем. Несчастливый ты, Дуся.

И правда, я уже третий раз на берегу остаюсь. До шторма сидел два раза, и вот опять. Так обидно! Сейчас все сядут в лодку, отчалят, она будет качаться на волнах, и они будут молчать, молчать до самого грота, потому что море ведь не любит болтовни. А я сиди тут… Еще было бы с кем, а то с Кабанчиком, чтоб его раки съели.

Я вообще какой-то невезучий. По жизни. Родился с одним ухом. Я все слышу, но только на одном ухе у меня это самое ухо, за которое дергают, когда у тебя день рождения, а на другом – будто отрезали. Поэтому мама всегда меня стрижет так, чтобы волосы свисали до шеи и закрывали уши. Девчачья стрижка! Из-за нее Васька дразнит меня Дусей. Он вообще-то неплохой, только всем придумывает прозвища. Кабанчика вот Кабанчиком зовет. Потому что тот толстый.

Ну вот, сидим мы с Кабанчиком, смотрим, как лодка в море уходит… И так погано мне стало, вот правда, что я толкнул его в плечо со всей силы.