– Я никому не покажу. Нужно ловить момент, если я сейчас не сниму тебя, потом у тебя не будет такого тела…

– Ну и пусть. Это сон, волшебный сон…

– Так давай оставим его на память, остановим мгновение.

Миядзаки протянул руку к лежавшей около кровати камере и сфотографировал Амико, которая в смятении кусала палец. Услышав щелчок затвора, она испугалась, оттолкнула Миядзаки, попыталась прикрыть наготу, но он успел снять и это.

Закончив заниматься любовью, Амико сказала, надевая белье:

– Пожалуйста, отдай мне мои снимки.

Опустошенный любовными утехами Миядзаки ответил холодно:

– Тело принадлежит тебе, а пленка – мне.

– Зачем ты снял меня в этом постыдном виде?

– Чего тебе стыдиться? На них ты такая, какая есть.

– Перестань. Будь хорошим мальчиком, отдай их мне.

– Тебе не стоит беспокоиться. Права на изображение – у тебя. Я никому их не покажу. Я могу проявить и напечатать их так, что никто не увидит.

– Тогда продай мне пленку.

Наверное, Миядзаки это не понравилось. Он резко переменился: отбросил ногой простыню, достал из-под кровати трусы, надел их, встал в позу грозного стража у врат храма и перемотал пленку. Затем он положил ее себе в трусы, криво ухмыльнулся и сказал:

– Нет, не продам. Вот и вылезли наружу твои замашки богатенькой дамочки. Сколько же ты хочешь заплатить мне?

– Извини, если обидела. Скажи, что мне сделать, чтобы ты отдал мне пленку.

– Если не доверяешь мне, попробуй отобрать ее у меня с помощью власти или денег.

Похоже, фотографии обнаженной Амико стали для Миядзаки своего рода залогом, под который он опустошал ее кошелек Она безропотно оплачивала ужины и гостиницы, а он просил у нее то пятьдесят, то сто тысяч иен под предлогом того, что у него заканчивается срок действия кредитки, нужно оплатить ремонт камеры, клиент задержал оплату и на этой неделе ему не на что жить, и прочее, прочее. Сегодня он так нежен со мной, – думала Амико, а он требовал все больше и больше. К каждому его поцелую, к каждой ласке и нежному слову был прикреплен незримый ценник.

Она понимала: Миядзаки вынуждает содержать его. Но когда при следующей встрече он отдавал ей те пятьдесят, сто тысяч иен, которые она ему одалживала, или невзначай хвалил ее достоинства, она поддавалась на его лесть и даже начинала подумывать о том, чтобы стать его спонсором, пусть и весьма скромным. К тому же она совершенно забывала о деньгах, когда Миядзаки нежно ласкал ее. И тут же одалживала ему и триста и пятьсот тысяч иен. Амико знала, что деньги к ней уже не вернутся, но оправдывала себя тем, что эти суммы на порядок ниже тех, которые ее муж тратил на оперную певицу. А потом, в один прекрасный момент, она и вовсе потеряла счет деньгам, которые давала Миядзаки.

Но сколько бы она ни вкладывала в Миядзаки, он, похоже, и не собирался возвращать «обнаженное тело» его хозяйке. Он использовал его как заложника. Мало кому интересно увядающее тело Амико, но ее обнаженка взбудоражила бы свет. А на этом деле можно сорвать изрядный куш. Вскоре любовь, в которую наивно верила Амико. прошла, осталась только грязная связь, где разменной монетой служили деньги и секс, шантаж и скандалы.

Сначала Андзю показалось, что мама просто стала по-другому краситься. Она не придавала этому особого значения: мало ли мелких радостей может быть в маминой жизни. Мама стала редко бывать дома, возвращалась поздно. Иногда Андзю пыталась расспросить мать, с кем та проводит время, но в ответ слышала только рассказы о концертах и выставках. Примерно через месяц Андзю обнаружила, что кто-то стал часто звонить и молчать в трубку. После каждого звонка мама обязательно перезванивала. Это повторялось слишком часто, чтобы быть случайностью. Однажды ночью, проходя мимо маминой комнаты, Андзю услышала:

– Нет. Я прошу тебя, не говори об этом.

Голос матери дрожал. Андзю забеспокоилась: похоже, у мамы что-то стряслось с этим молчуном. На следующее утро Андзю тихонько спросила у матери:

– У тебя что-то случилось?

Мама взволнованно посмотрела на дочь и сказала с улыбкой:

– Почему ты спрашиваешь? Тебя беспокоит, что я живу в свое удовольствие?

Мать ловко уклонилась от ответа, но Андзю догадалась: она что-то скрывает. Нужно было проверить свои догадки, но не станешь же следить за собственной матерью! Впрочем, сомнения очень скоро сменились уверенностью. Однажды, когда зазвонил телефон, интуиция подсказала Андзю, что это молчун, и она ответила, копируя интонацию матери. У родителей и детей голоса похожи: говори вежливо и медленно – и вообще не отличишь. Так ей удалось ухватить подозрительного типа за хвост. Он сказал:

– Я хотел бы с тобой встретиться, но меня разыскивают кредиторы. Не хочу доставлять тебе неприятностей.

Андзю не нашла, что ответить, и положила трубку. Она будет молча следить за происходящим, пока не станет ясно, что собирается делать мать.

И здесь опять пришел черед Каору. Он единственный в семье Токива, кто умеет решать проблемы.

– Похоже, мама изменяет отцу с мужчиной, который погряз в долгах. Опасная ситуация для нашей семьи. А что делать, ума не приложу, – открылась Андзю Каору. Тот спокойно ответил:

– Любить или нет – это мамин свободный выбор. Вон отец увлекся новой любовницей. Никто не вправе мешать маме любить.

Наверное, Каору был прав, но Андзю не могла настолько раскрепостить свое сознание, она поделилась с Каору своими страхами: мама перестанет быть собой, если будет и дальше крутить любовь с этим типом.

– Восстанови семейные связи дома Токива. Если все оставить как есть, наша семья распадется, – продолжила Андзю.

Каору улыбнулся:

– Моя родная мать любила твоего отца. Но она оставалась моей матерью. Что особенного, даже если семья распадется на части? И отец и мать нашли свое счастье за пределами дома Токива. Может, ты считаешь, что мать должна отдать все силы, чтобы вытерпеть скуку, и тогда в доме Токива наступит покой? Дайте ей хотя бы возможность любить.

Андзю знала, что Каору относится к дому Токива совсем не так, как она. Но ей было странно, что он одобряет мамину любовь. Она понимала смысл его слов, но, представляя, как мать тайно встречается с чужим мужчиной, она чувствовала себя преданной. Более того, Андзю даже охватывал ужас, будто это ее заставляли встречаться с неприятным ей человеком. Так проявлялись кровные узы?

Андзю держалась за семейные связи дома Токива, а Каору, наоборот, считал: семьям свойственно распадаться. Десять лет, что он прожил в доме Токива, Каору чувствовал несвободу во всем, но почему он встал на сторону Амико, увлеченной своей любовью? Не потому ли, что не был связан с ней кровной связью? Узнай Мамору об измене матери, он бы принял сторону Андзю. Уж он бы не потерпел мужика, обманывавшего мать. Наверняка тут же выследил бы его, стал угрожать. Правда, Мамору, как всегда, наворотил бы такого, что привело бы к наихудшему развитию событий, а расхлебывать последствия поручил бы кому-то другому. Опасаясь этого, Андзю пыталась мягко проконтролировать мать, не впутывая в это Мамору.