— А и верно, волхв! — поддержал Луню Зугур: — Тут, как мне кажется, на сто дней пути ни одной живой души. Спать охота, сил нет! Айда ложиться!

Шык молча пожевал губами, от чего его борода смешно задвигалась, покачал головой, а потом махнул рукой:

— Ладно, в челне, так в челне! Живые-то души здесь есть, я это чую, да и Лунька, наверное… Но не близко они, так что сегодня без дозора обойдемся!

И совсем уже другим голосом добавил:

— Зугур, копыта-то подбери, где ж я, по твоему вагаскому разумению, спать буду?

Эта «ночь» не принесла путникам никаких неожиданностей. В царившей вокруг тьме Луне трудно было понять, когда действительно восходит светлый Яр там, наверху, на земле, но Шык, будя спутников, утверждал, что сейчас именно утро, гусева пора, и надо вставать.

Челн все то время, пока они спали, медленно влекло течением Ортайга на восход, но сколько они проплыли, и сколько им еще плыть — этого не знал даже Шык. В конце пути они должны были услышать гул воды, низвергающейся в Чашу, править к левому берегу, и глядеть в оба, чтобы не пропустить начало каменной лестницы, что должна была вывести их на верх, к подножью крайней, восходной вершины Ледяного хребта.

* * *

Минуло, судя по зарубкам, которые делал Шык на черенке весла, две семидицы пути. Желтое пламя факелка, тишина такая, словно бы в уши набили сухого мха, тяжелый, застоявшийся воздух…

Ортайг утомил путников. Черные, похожие на жутковатое варево воды подземной реки, черные камни по бокам и сверху, и черный мрак вокруг — все это давило на людей, лишало их мыслей и желаний. И так — день за днем, день за днем…

Кроме того, на путников действовало волшебство гор, но если Шык и Луня чувствовали эти чары и пытались противостоять им, то Зугур, постоянно ощущая холод, не внешний — на Ортайге было тепло и они давно уже поскидывали меховухи, нет, внутренний холод, сонливость, и полное отупение, когда в голове не остается ни одной мысли. Деятельный вагас бесился от бессилия что-либо изменить, и ярость его то и дело выплескивалась на спутников — Зугур стал сварливым до крайности, и как-то раз Шык, не выдержав, рявкнул:

— Ты, о Зугур из Зеленого Коша, сильно похож на бабку Бреху из нашего рода. Но той-то заноза в заднице жить мешала, а ты-то чего гнусишь, а?! Все жилы уж вытянул с ноетой своей! Надоело — так кидайся вон, за насад, Ортайг тебя сожрет и костей не выплюнет!..

Зугур вскочил, едва не перевернув челн, бешено крутя выкаченными глазами, потянул из-за пояса кинжал, готовый бросится на волхва, но тут Луня повис сзади на побратиме и силой удержал его, усадил на место.

Шык, не на шутку встревоженный, быстро прошептал успокойный заговор, сложил слова в кулак и выдул их через дырочку на Зугура. Вагас сразу успокоился, молча поклонился волхву, и с тех пор вроде стал потише, но Шык тем не менее каждый вечер украдкой чародеил над уснувшим спутником — на всякий случай…

Давно уже прошли и забылись первые дни плавания по колдовской реке, «дни отдохновения», когда челн неспешно скользил по темной глади, а Шык изредка погружал двухлопастевое весло в воду, посылая его вперед.

Теперь, перенасладившись бездельем и устав от медленного волочения по водам Ортайга, путники разрубили весло на два коротких, и гребли по двое, упираясь что есть мочи. Из коры сотворенная, утлая и невзрачная, их лодчонка мчалась теперь вперед, словно рысящий арпак, так что сидящему впереди с факелом приходилось то и дело поправлять его — потоки воздуха сбивали пламя.

Шык в редкие мгновения передыха доставал Чертеж Земель, прикидывал и соображал, сколько они уже проплыли, сколько еще осталось, и сколько прошло времени с того момента, как в сопровождении гремских старейшин путники спустились по каменным ступеням к колдовской реке.

По любому выходило, что свистун шел к концу, и вскоре, через три-четыре дня, вступит в свои права березозол. Конечно, в здешних, лежащих наверху северных землях еще снежно и холодно, но время тем и странно, что иногда плетется, словно собака за пьяным хозяином, а иногда — летит вперед, словно ярый ястреб, бросающийся на перепелку. Надо, надо было спешить, и Шык, не смотря на недовольное ворчание Зугура, сокращал ночевки, подгонял своих спутников за едой, и гнал, гнал утлое суденышко — быстрее, быстрее, быстрее…

Как-то вечером, хотя в здешнем мраке вечер для Луни был лишь словом, означающим, что еще один день пути подошел к концу, Шык, как обычно, вынул из своей чародейной котомки порядком истрепанный Чертеж, подсел к факелу и после недолгих раздумий и бормотаний обрадовано шлепнул ладонью о колено:

— Хвала богам! Ну, други, готовьтесь — завтра-послезавтра конец нашему плаванию подземельному!

Зугур, радостно осклабившись, начал разматывать лезвия секиры, потом потянулся за правильным камнем — если здесь, в глухих и темных глубинах гор, путникам никто и ничто не угрожало, то наверху, в привычном и опасном подсолнечном мире, оружие должно быть под рукой, и оружие справное…

Луня, глядя на побратима, тоже полез за оселком, но в отличии от Зугура, ширкал им по лезвию меча и кинжала вяло, без войского азарта. Луню гложило предчувствие беды, чего-то ужасного и опасного, и это что-то таилось в безжизненных на первый взгляд подземельях, спрятавшись и выжидая. Ученик волхва никак не мог забыть свой морок, видение, что посетило его, когда он в беспамятстве лежал во влотовской расщелине — багряные зраки из подгорного мрака.

Но, с другой стороны, вот уже вроде и плаванию конец, а ничего плохого, если не считать Зугуровой воркотни, с походниками не случилось. Может, пронесет? Может, насланы были лишь волею злой Видьи, богини ночных кошмаров, те видения? Луня не знал ответа на эти вопросы, но на всякий случай рассказал своим спутникам о жутких горящих гляделках, что вспыхнули во мраке перед утлой чудинской лодочкой…

Шык, услыхав рассказ своего ученика, всерьез опечалился, некоторое время молча сидел, глядя на пламя факелка, потом повернулся к Луне и точащему секиру Зугуру:

— Вот что, други! Когда готовились мы спускаться вниз по каменной лестнице, у входа, что Лунька отворить сумел, увидал я на стене начертанный знак — четыре сплетенных промеж себя треугольника. Означает этот знак единение четырех стихий, четырех земных основ — воды, огня, камня и ветра. Кто и когда начертал его — про то гремы не знали, как не знаю и я, но могу сказать одно: если единение это свершилось, от него рождаются такие чудовища, что могут весь мир погубить… Не такого ли ворога видал ты во сне, Луня?

Ученик волхва лишь пожал плечами, а Зугур, отложив секиру, внимательно поглядел во тьму и буркнул:

— Чего пугать-то, волхв? Чему быть… И так понятно, что в этой крысиной норе должна быть какая-нибудь погань. Поглядим!

* * *

К середине следующего дня путники услышали далекий рокот и шум.

— Чаша! — торжественно объявил Шык: — Луня, гляди в оба, по левому берегу должен выход появиться, кабы не пропустить! Сколь факелов-то у нас осталось?