— Как же вы рисковали их продавать? — тихо спросила я, боясь спугнуть минуту откровенности.

— Просто, — пожал он плечами, — делалась копия имеющегося украшения — в основном ее изготовлял Полянов, поэтому копия нередко была даже красивее, чем оригинал. Моя жена в этих копиях на всяческие рауты ходит, и они ей нравятся. Если, скажем, кто-то находит подделку, их возвращают, и с огромными извинениями, что вышла ошибка, вручается подлинник. Все счастливы. И за все время вернули только две копии. Понимаете? Им даже наплевать, что они на себе носят…

Он вздохнул. Я рискнула спросить:

— Ну, вам-то на что жаловаться? Вы же неплохо зарабатываете?

Он кивнул:

— Неплохо. Если бы я был один, я бы и не думал ни о чем, кроме того, что я окончил Академию художеств и по идее должен быть искусствоведом. Только за моей спиной жена, двое детей, мать, отец, сестра-вдова с двойней — и все они почему-то хотят есть. Вот такое нездоровое у них желание. Конечно, они могут и на воде с хлебом перебиться, но мне это кажется не очень справедливым. Поэтому простите уж меня, но я приворовываю. И если раньше мне это было неприятно, не скрою, сейчас у меня исчезли последние угрызения совести. Смею вас заверить, это и с Поляновым рано или поздно случилось бы. Дело времени.

— Олег Васильевич, а Полянов знал, как его используют?

— Упаси Бог, — поморщился он, — Полянов делал демонстрационные копии на витрины и прилавок. Он же был «последним романтиком», ваш Полянов. Когда он узнал, куда идут его «демонстрационные экспонаты», он примчался ко мне в слезах гнева и начал угрожать, что немедленно расскажет все Чернецову, чем вызвал мой здоровый хохот, окончательно обиделся и, по-моему, отправился прямо к нему. Чем у них дело кончилось — не знаю.

Вот это уже было новостью. Ведь Чернецов уверял меня, что ничего о подделках не знает! Кто же из них врет? Они явно противоречат друг другу.

— Чернецов все прекрасно знал, — снова ответил Лапин на мои невысказанные вопросы. — И, поверьте мне, это он поставил Михаила на огранку. А зачем он врет — вы и разбирайтесь. Детектив-то у нас вы, Танечка, а не я. А я — циник. Но не лгун. Циники — они настолько отвратительные ребята, что даже не удосуживаются врать, чтобы кого-то пощадить или выгородить. Даже самих себя…

На улице кончился дождь. Спасительная прохлада, пробираясь через открытые окна и двери, ласкала лица. Я совершенно запуталась. Мне почему-то хотелось ему верить.

* * *

Елена не помнила, как дошла до дома. В ее голове царила пустота, рождаемая страхом, превращающим воду в лед, прекращающим движение мыслей, — Елена оцепенела. Она даже не могла думать. Мысли ее шли, как кассета на лонг-плейе, пущенная на простой видеоплейер. Елене даже показалось, что, если она сейчас что-нибудь скажет, получится искусственно замедленный бас.

Она присела на край кровати, съежившись, как на приеме у зубного врача.

«Что мне делать?» — думала она со страхом, пытаясь отыскать в себе последние остатки здравого смысла.

Можно было позвонить в милицию. Но как она это объяснит? Извините, я только что увидела картину моего убитого бывшего мужа, там изображен некий человек, который, по ее мнению, этого самого бывшего мужа убил и с которым она, Елена Полянова, спала.

Сразу после этого можно было рассчитывать на препровождение в психушку. Или на то, что слушать ее там никто не станет, а попросят более не беспокоить бредовыми фантазиями ни их, ни себя.

Елена набрала номер Татьяны, вспомнив о ней как о возможной спасительнице. Телефон сначала долго издавал длинные гудки, а потом автоответчик голосом Татьяны сказал:

«Вы должны извинить мое отсутствие, оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после звукового сигнала, если только оно не носит фривольный эротический характер».

Елена была готова расплакаться. Ей не к кому было обратиться за помощью. Она сказала:

— Таня, пожалуйста, помогите мне. Очень буду ждать вашего звонка.

Сколько придется ждать этого звонка, Елена не знала. Ей было очень страшно. Он мог прийти в любую минуту — справится ли она с собой, пытаясь доказать ему, что ничего не поняла? Не поняла, зачем, например, ему был нужен этот спектакль с Татьяной? Что она настолько глупа, что, связав воедино все его более чем странные поступки, не пришла бы к страшному заключению — ее любовник стал убийцей.

Она встала и нервно заходила по комнате, сжимая плечи руками, пытаясь унять дрожь в коленях и спине, успокоиться и попытаться выкрутиться из создавшегося положения. Единственный выход — это уехать. Срочно. В никому не известном направлении, решила она. Если его поймают, она станет невольной соучастницей. Разве она докажет, что ничего не знала?

Она опять бросилась к телефону. Алина… Вот кому она могла позвонить. Конечно, была еще Маша, но Маше звонить она не станет. Лучше Алине… Она набрала номер Алины и услышала:

— Алло…

— Алина, это Елена Полянова, — сбивчиво и отчего-то оглядываясь на дверь выпалила Елена, — пожалуйста, Алина, найдите Татьяну Иванову. Мне надо срочно с ней встретиться… Я вас очень прошу.

— Я постараюсь, — немного удивленно согласилась Алина, — а что случилось?

В это время в замке повернулся ключ. Елене стало дурно. Она почувствовала, как в желудке начинается спазм.

Ключ был только у одного человека — у него.

— Я не могу больше разговаривать, — прошептала Елена. — Простите… Ради всего святого, выполните мою просьбу…

И она повесила трубку.

* * *

Мы с Олегом медленно шли по улице, обходя лужи. Было приятно и прохладно. Присев на лавку покурить, мы продолжили наш разговор.

— Я знаю, что не очень-то нравлюсь вам, Таня, но поверьте мне: я Полянова не убивал. Незачем было. У меня даже мотива для этого нет. Ну что он мог? Дальше Чернецова его фантазия не простиралась. А Чернецов сам все прекрасно знал… Так найдите мне мотив, Таня!

— Ну, предположим, вы могли сделать это из-за Елены… — неуверенно предположила я.

Он вытаращил на меня глаза. Кажется, я его удивила. Смотрел он на меня во все глаза долго, а потом расхохотался:

— Господи… Извините, я не сразу понял, о какой Елене идет речь… Только сейчас дошло, кого вы имеете в виду… Эту глупую поляновскую самовлюбленную курицу… Она вам что, сказала, что я ее любовник?

— Я сама вас видела с букетом роз… — ответила я, обиженная его смехом.

— Ах вот оно что… — протянул он. — Ну, так если я ей относил букеты — о чем меня просил не стану говорить кто, — я хоть и циник, но не Павлик Морозов, — из этого ничего еще не следует. Отвозил, передавал и отчаливал… Я, простите, рубенсовскими женщинами не увлекаюсь.

Да уж. Кто же тогда был этот неизвестный? И вообще — насколько это связано с Еленой? И неужели действительно здесь орудует некая неведомая мне братва? Лапин явно выходил из числа возможных преступников. Во-первых, какой преступник будет так откровенно рассказывать о вещах, способных подтолкнуть к обвинению? Лапин фактически предлагал мне улики против себя. Возможно, он был просто настолько хорошо воспитан и великодушен — что ж на мои мучения смотреть, — но что-то меня настораживало. Мне показалось, что Лапин-то как раз знает куда больше, но вроде как это касается другого человека, которого он, кстати, недолюбливает и именно поэтому никогда не скажет ничего наводящего на это лицо тень.