— Доктор Брюэр! Доктор Брюэр! Вы нужны Бэтти наверху прямо сейчас!

— Где? Четвёртое отделение?

— Нет! Третье! С протом!

Первая моя мысль: «Проклятье! Что он сделал с Майклом?»

Я попросил сотрудника госпиталя взять Берта на себя.

— Что случилось? — спросил я медсестру, пока мы бежали по лестнице.

Тут я вспомнил замечание прота о попытке Роберта утопиться в 1985 году: «Он имеет на это право, разве не так?» Я допустил глупую, дилетантскую, тактическую ошибку. Прот вполне мог согласиться с желанием Майкла покончить с жизнью и попытаться ему в этом помочь.

— Аутисты, — пропыхтела она. — С ними что-то случилось!

— Что? Что с ними случилось? — но мы уже ворвались в отделение 3Б, где нужда дальнейших разъяснениях отпала. За свою тридцатидвухлетнюю практику я видел некоторые ужасные и немало удивительных вещей. Но ничто не могло сравниться с тем, что мы обнаружили там тем днём.

Прот сидел на стуле напротив одного из аутистов. Это был Джерри, спичечный инженер, не сказавший самостоятельно и шести слов со дня своего прибытия в госпиталь около трёх лет назад. Прот сжимал и гладил одну из его рук с такой теплотой и нежностью, словно ласкал птицу. Джерри, с младенчества ни разу не смотревший никому в глаза, теперь пристально вглядывался в глаза прота. И он говорил! Не громко или лихорадочно, но тихо, практически шёпотом.

Бэтти стояла в стороне, улыбаясь сквозь слёзы. Мы окружили её с двух сторон. Джерри рассказывал проту о своём детстве, о некоторых вещах, которыми ему нравилось заниматься, о своих любимых блюдах, о любви к архитектурным сооружениям. Прот внимательно слушал, время от времени кивая. После он в последний раз сжал руку Джерри и отпустил её. В этот момент несчастный взгляд Джерри забродил по стенам, мебели, по чему угодно, кроме людей в помещении. Наконец он встал и вернулся к работе над своей последней моделью, космическим кораблём на стартовой площадке. Другими словами, немедленно вернулся к своему обыденному состоянию бытия, единственному известному ему за двадцать один год его печальной жизни. Весь эпизод длился всего несколько минут.

Бэтти, всё ещё в слезах, сказала:

— Он также сделал с тремя другими.

Прот повернулся ко мне.

— Джин, джин, джин, где тебя черти носят?

— Как ты это сделал?

— Я же говорил, док. Вы просто должны отдать им всё ваше внимание, безраздельно. Остальное несложно.

На этих словах он направился к лестнице, Ковальски рысью пустился за ним.

— И это только половина всего, — произнесла Бэтти, сопя носом.

— В чём же остальная половина?

— Думаю, Майкл вылечился!

— Вылечился? Да ладно, Бэтти, ты же знаешь, таким образом ничего не решается.

— Знаю, что нет. Но, думаю, в этот раз всё иначе.

— Что прот сказал ему?

— Ну, вы ведь знаете, что Майкл всегда считал себя ответственным за смерть тех, с кем он когда-либо имел прямой контакт?

— Да.

— Прот нашёл для него выход.

— Выход? Что за выход?

— Он предложил Майклу стать техником в скорой помощи.

— А? Как это решит проблему?

— Разве не видите? За каждую вызванную им смерть он сможет спасти чью-то жизнь. Он нейтрализует свои ошибки, так сказать, по одной за раз. Это совершенно логично. По крайней мере, для Майкла. И прота.

— Майк сейчас у себя в палате? Я хотел бы хотел увидеться с ним на минутку.

— Я послала его в библиотеку с Оззи из охраны. Он не мог ждать, пока ему достанут руководство по экстренной медицинской помощи. Вот увидите. Он совсем другой человек!

Великое множество мыслей проносилось в моей голове, пока я глядел в окно поезда до Коннектикута. Я был взволнован тем, что прот, очевидно, смог сделать для Майкла что-то, чего я за несколько месяцев терапии сделать не мог. И его взаимодействие с аутистами — это нечто, чего я никогда не забуду. (Прежде чем покинуть свой кабинет, я позвонил Виллерсу, лечащему врачу Джерри, и сообщил ему так спокойно, как только мог себя заставить, о произошедшем. Единственным его комментарием было бесстрастное: «Неушели?»)

Пока я глядел на проносящиеся мимо дома и лужайки, я задался вопросом, не встал ли однажды психоанализ на неверный путь. Почему мы не смогли увидеть некоторые вещи так ясно, как их видел прот? Был ли какой-то простой кратчайший путь к человеческой психике, если бы мы только знали, как его найти? Путь, который поможет снять наросты с души, положить руки на её сердцевину и сделать массаж, чтобы вновь задействовать её, как остановившееся сердце?

Я вспомнил, как Роб рассказывал мне о своих ночах на заднем дворе с биноклем, рукой отца на его плече, они оба, смотрящие в небеса, собака, обнюхивающая забор. Если бы я хорошенько постарался, смог бы я стать частью той сцены, почувствовать то, что, должно быть, чувствовал он?

Я обвинял своего отца в своём одиночестве в детстве. Как единственный врач в нашем городке, он пользовался большим уважением, и эта аура, кажется, также передалась мне. Другие мальчишки относились ко мне так, словно я неким образом от них отличался, и мне было сложно заводить друзей, когда я в них отчаянно нуждался. В результате я стал несколько замкнутым — черта, к сожалению, сохранившаяся во мне и по сей день. Не будь Карен, живущей по соседству, всё могло бы закончиться довольно плачевно.

Я, честно говоря, завидовал Робу в его отношениях с отцом и его собакой. Я тоже хотел собаку. Мой отец и слышать об этом не хотел. Он не любил собак. Думаю, он просто их боялся.

С другой стороны, будь я или он другими, или если бы он прожил дольше, я, может быть, и не стал бы психиатром. Как любит говаривать Гольдфарб: «Имей моя бабушка колёса, она бы фургоном была». Пока я глядел на солнечный свет в тумане, пытаясь понять смысл жизни Роберта/прота, я вдруг подумал о Кассандре, нашем местном провидце. Сможет ли она сказать мне, что случится, если прот уйдёт двадцатого числа, и, если уж на то пошло, был ли он на самом деле?

* * *

В субботу я стал не очень хорошо себя чувствовать, но у меня была назначена встреча с родителями Дастина, и это было единственное время, которым я располагал. Я обнаружил их ожидающими в гостиной. Мы несколько минут поболтали о погоде, больничном питании, о потёртостях на ковре. Я, конечно же, уже встречался с ними раньше. Они представлялись мне добродушной парой, готовой помочь своему сыну любыми доступными средствами,