— А разве так бывает не всегда? — спросила Брилл.

— Нет. — Мириам сделала глоток вина. — Да, я слишком регулярно и слишком много потребляю этого продукта.

Гм-м. Так на чем я остановилась? Один малый по имени Адам Смит — это уже в нашем мире — около двухсот лет тому назад выяснил, что, оказывается, можно создавать стоимость за счет работы людей над улучшением товара или за счет предоставления услуг. Другой малый, по имени Маркс, столетием позже доработал идеи Смита, и хотя множество людей относится с неприязнью к его «рецептам», его анализ механизмов капитализма чрезвычайно хорош. Труд — тот, что затрачивают люди, — увеличивает стоимость сырья. Например, вот этот стол стоит дороже, чем бревно, из которого он сделан. Мы можем создавать стоимость, богатство и так далее, и тому подобное, если можем перемещать материалы туда, где труд максимально увеличивает их стоимость. — Она покинула свое место и уставилась в телевизор: показывали ток-шоу, звук был приглушен. (Брилл говорила, в этих передачах есть большой смысл.) — Самый очевидный объект для перемещения — патенты, — пробормотала она. — Коммерчески ценные идеи.

— Ты думаешь, что можешь использовать «талант», чтобы создавать богатство, вместо того чтобы перемещать его? — Брилл выглядела озадаченной.

— Да, именно так. — Мириам поставила стакан. — Большой золотой самородок совершенно бесполезен для человека, который умирает от жажды в пустыне. Но тот же самый золотой самородок может представлять куда большую ценность для ювелира, который может превратить его во что-то ценное и продаваемое, чем для того, кто хочет просто переплавить его в монеты. Драгоценности обычно продают дороже, чем стоит исходное сырье, разве не так? Это потому, что туда вложен труд. Ценится дефицитный конечный продукт или уникальное произведение искусства. Клан, похоже, помешан на перевозке сырьевых материалов как способе зарабатывать деньги. Я же вместо этого собираюсь «перевозить» идеи — такие идеи, которые люди могут использовать для создания ценностей на месте, в каждом из миров, — фактически, скорее создавать богатства, чем просто снимать комиссионные за их транспортировку.

— И в конечном счете ты хочешь превратить мой мир вот в такой, — без видимого волнения заметила Бриллиана.

— Да. — Мириам в ответ взглянула на нее. — Это хорошо или плохо, как ты думаешь?

Брилл ткнула рукой в сторону телевизора.

— Поставить один из этих, показывающих вот это, в каждую крестьянскую избу? Ты шутишь? Думаю, это самая поразительная, замечательная вещь, о которой я когда-либо слышала! — Она нахмурилась. — Мать сказала бы — «в этом ты вся!», а отец рассердился бы и, возможно, выпорол меня за это. Но я права, а они неправы.

— Э, самоуверенность молодости. — Мириам вновь подняла свой стакан. — А разве тебя не беспокоит полное уничтожение культуры твоего собственного народа? Я вот о чем: большая часть того, что мы имеем здесь, на самом деле такая законченная чертовщина… — Она замолчала. Глаза Брилл сверкали — от гнева, а не от удивления.

— Ты действительно так думаешь? Тогда отправляйся и поживи пару лет в избе, нарожай неграмотных сопляков, половина которых умрет, не дожив до пяти лет! Без причудливого туалета или даже без поганого ведра, куда можно мочиться каждое утро. Отправляйся туда, где единственное развлечение — это поход раз в неделю в храм, где толстый дурак-священник молит Небесного Отца и его суд пролить благословение на ваши головы. И чтобы жатва была удачней, чем пять лет назад, когда двое твоих детей умерли от голода прямо на твоих глазах. А уж потом говори мне, что твоя культура дерьмо!

Мириам попыталась перебить ее:

— Эй, а как насчет…

Но Брилл лишь раздухарилась.

— Помолчи. Даже дети состоятельных людей — как я — растут вчетвером в одной комнате и донашивают старые платья. Мы выходим замуж за любого, кто, по мнению наших родителей, даст лучший выкуп за невесту. Потому что мы члены «внешних» семей, мы не умираем от послеродовой инфекции — не умираем с тех пор, как Клан милостиво предоставляет нам таблетки пенициллина и морфий, чтобы пережить боль, — но при этом мы должны приносить ребенка за ребенком, ведь таков наш долг перед Кланом! Вы что, сошли с ума, миледи? Или слепы? А ведь у нас положение женщины в семье гораздо лучше, чем в обычных, гораздо лучше. Вы заметили, что внутри Клана у вас есть права? Или что за пределами Клана, среди обычных аристократов, у вас никаких прав нет? Мы по крайней мере имеем преимущество, такое же важное и даже более важное, как то, что у нас между ног: другой источник нашего статуса. Но это не относится к тем обыкновенным крестьянам, за которых ты так переживаешь. Ничего подобного. И есть другая жизнь, та, что ожидает меня, скромную нелегальную иммигрантку, в этом мире, вместо участи быть придворной дамой у титулованной знати в мире моем. Неужели ты думаешь, что я хоть когда-то вернусь туда по какой-либо иной причине, чем чтобы помочь тебе изменить его?

Ошеломленная Мириам слегка отшатнулась.

— Ой, — вырвалось у нее. — Мне это и в голову не приходило… Нет. — Она вновь взялась за стакан. — Мне кажется, это постколониальный синдром вины, — добавила она в качестве пояснения. — У нас здесь очень насыщенная история, и некоторые ее моменты весьма неприглядны. В частности, давняя традиция завоевывать другие народы, нарушая их жизненный уклад. Идея подчинения себе других людей и управление ими для их собственного блага принесла нам около шестидесяти лет назад дурную славу… Кто-нибудь рассказывал тебе про Вторую мировую войну? Так что у многих из нас в крови низкопоклонство перед этой идеей.

— Да нет. Если ты осуществишь то, что запланировала, ты никак не окажешься ни завоевательницей, ни посягательницей. А скольким людям ты сможешь помочь! Ты способна убедить людей устроить свою жизнь лучшим образом — это единственное, что ни семьи, ни Клан никогда не давали себе труда сделать, поскольку безрассудно плывут против течения, стремясь поддерживать лишь собственное благополучие. Нужен взгляд со стороны, чтобы понять: начав строить у себя столь же потрясающие здания и машины, как здесь, они перестанут зависеть от ввоза предметов роскоши из мира, находящегося за соседней дверью. И они никогда… — у нее даже поднялась грудь, — не позволят нам зайти настолько далеко, чтобы понять это. Потому что, оказавшись далеко, мы могли бы не вернуться оттуда.

Вид у нее был подавленный.

— И ты не хочешь возвращаться? — спросила Мириам. — Даже чтобы навестить семью, повидать друзей?

— Честно? Нет. — Это была констатация факта. — Здесь лучше. Я могу найти здесь новых друзей. Если же я вернусь туда, а ты проиграешь… — Она перехватила взгляд Мириам. — Я могу никогда не вернуться сюда.

Мириам с минуту глядела на эту молодую женщину — достаточно молодую, чтобы учиться в университете, но со взглядом, преждевременно умудренным цинизмом и свойственной Клану алчной тягой к богатству, — взвешивая все еще раз. Та связь, которой семьи удерживали свою молодежь, была хрупкой, как яичная скорлупа, и постоянно грозила разорваться. Как только в головы западет мысль, что можно просто взять свои медальоны или воспользоваться татуировками или обрывками бумаги и покинуть свой мир, Клан распадется через поколение. «Так я что, собираюсь усилить эту семейную тиранию? — удивилась она. — Потому что если так, не следует ли мне теперь отказаться?..»