Мария Ивановна жила в пяти кварталах от офиса Аверина внебольшом трехэтажном доме. Мы позвонили в дверь, потоптались, ничего недождались и уже собрались покинуть подъезд, как появилась женщина с большойсумкой в руках и направилась к нужной нам квартире. Женщине было летшестьдесят, высокая, крепкая, с абсолютно седыми волосами и нежным румянцем. Нанас она взглянула без одобрения, а я с опозданием сообразила, что Женькиноживленный наряд в данном случае неуместен.

Я почти уверилась, что нас отфутболят, но карточки собкоров«Комсомолки» произвели магическое действие.

— Я вашу газету с горбачевских времен читаю, хоть и некомсомолка. — Она засмеялась и провела нас в кухню. — До той поры явообще никаких газет, кроме «Труда», не читала, да и то, если честно, последнююколонку, а у вас газета интересная.

Стало ясно, Мария Ивановна спутала нас с московскимиколлегами, не углядев приписки на карточке. Разочаровывать ее мы не стали. Отчая сначала отказались, а потом с благодарностью приняли приглашение, потомучто женщина была словоохотливой, а уборщицы, как правило, примечают то, на чтопрочие люди никакого внимания не обращают. Я выскочила на улицу и отпустилатакси, а вернувшись, застала Женьку и Марию Ивановну за столом, присоединиласьи минут пятнадцать пила чай, прислушиваясь к их беседе.

Беседа в основном касалась статей в «Комсомолке»десятилетней давности, Женька по большей части кивала, а я так и вовсе не могланичего вспомнить, должно быть, по причине тогдашнего юного возраста.

— Хорошая газета, — закончила Мария Ивановна кнекоторому нашему облегчению: Женька никогда избытком патриотизма не страдала,относясь к своей работе как к трагической неизбежности, причем с безусловноположительными сторонами, например, можно по звонку соваться в неизвестномнаправлении, а я так просто никогда не читала газет.

— Спасибо, — пылая липовым энтузиазмом, сказалаподружка. — Если у вас такое доброе отношение к нашей газете, вы,возможно, не откажетесь помочь нам в журналистском расследовании. Дело касаетсявашего шефа, точнее, его гибели.

— Вот тут, девчонки, вряд ли чем помочь сумею, —вроде бы расстроилась Мария Ивановна. — Ярослава я всего раз пять видела иничегошеньки о нем не знаю…

— А в какое время вы убираетесь? — порадовалась я,что разговор наконец коснулся интересующей нас темы.

— Прихожу к пяти утра. Зимой попозже. Вечером убиратьсяникакой возможности, кто-нибудь допоздна сидит, молодые все, а на работе простопомешались. В наше время такого не было. Раньше 17.15 — и в конторе ни однойживой души, убирайся на здоровье…

— А как вы в офис попадаете, там что, сторож?

— Нет. Сигнализация. Я прихожу, сама дверь открываю иубираюсь. Наташка, секретарша, к половине девятого приходит, тогда я ухожу.Народ в основном к девяти является, и Ярослав тоже. Иногда пораньше приезжал,но редко.

— И что, офис никогда не обворовывали?

— Так ведь решетки на окнах, дверь железная, опять же всамом центре, считай, милиция то и дело ездит. Мальчишки не влезут, а шпанапосерьезней нам не страшна. — Мария Ивановна понизила голос и, подмигнув,добавила: — Свои у своих не воруют…

— Вы имеете в виду, что у Аверина был серьезныйпокровитель?

— Я чего думаю, то и говорю. Парню двадцать семь лет, аон миллионами ворочает. Откуда такие деньги? И на машине разбился, чего этовдруг? Сами знаете, кругом одна мафия. Сначала дружили, а потом, видать,раздружились.

— А в среду утром, когда вы пришли убираться, ничегоподозрительного не заметили?

— В среду? Нет.

— А ночью милиция не приезжала, может, сигнализациясработала, никто ничего не говорил?

— А кому сказать-то? Я пришла, открыла своим ключом,позвонила, дверь заперла и пошла убираться. Начинаю я всегда с кабинета шефа.

— У вас ключи от всех кабинетов?

— Да, — с достоинством ответила МарияИвановна. — Когда только устроилась, убиралась по вечерам. Через полгода япошла к Ярославу и говорю: неудобно так, ни мне, ни людям, давайте по утрам ходитьбуду. Вот ключи мне и доверили. Да и чего у нас красть? Бумаги да компьютерыэти, на что они мне?

— А туалет на ночь запирается?

— Туалет? — удивилась Мария Ивановна. — Нет,такого не припомню. А чего вы про среду спрашиваете, он же в пятницу разбился?

— Пытаемся установить, что он делал накануне своейгибели.

— Что делал? Нервничал… поди чувствовал, чтоубьют. — В словах хозяйки проскальзывала большая нелюбовь к Аверину, есличестно, трудно объяснимая: видела она его всего несколько раз и при этом пользоваласьпрямо-таки безграничным доверием.

— А почему вы думаете, что он нервничал? —кашлянув, поинтересовалась я.

— А чего б ему тогда идти к этому… к психо… забыла, какправильно, ну, который как у американцев — разговаривает с больными иуспокаивает, а за это огромные деньги получает Ярослав-то больным не выглядел,значит, боялся чего-то похуже болезней, а может, у них мода такая, от бездельяпо врачам ходить…

— А как же вы узнали о том, что Аверин обращался кпсихоаналитику?

— Как не знать? Он к нему ходил два раза в неделю, накалендаре писал, чтоб не забыть. У него на столе ни единой бумажки, и все ящикизаперты, но вот календарь он не убирал.

Мы с Женькой переглянулись и с некоторым восхищениемпосмотрели на собеседницу. В следующий раз (не приведи господи) начинать надо суборщицы.

Фамилии врача на календаре не было, но ходил Аверин всегда водно и то же время, в 10.30. Мы еще посидели для приличия минут пять и потопалик двери.

— Девчонки, а передача «Пятый угол» когда бывает, повторникам или средам? — вдруг спросила Мария Ивановна когда мы уже стоялив дверях.

— Во вторник, — ответила я, силясь отгадать, чтоэто ей пришло в голову.

— Тогда точно это в среду было.

— Что? — в два голоса спросили мы.

— Идите-ка сюда. — Она втащила нас назад в квартируи трагическим шепотом заявила: — Кровь, вот что.

— Какая кровь? — пискнула я, Женька простовыпучила глаза и замерла удивленным монументом.

— Обыкновенная, — пожала женщина плечами,заговорив нормальным голосом. — Вы спросили, не было ли чего странного всреду, вот я вам и говорю: кровь была. Уж я не знаю, для вас это странно илинет, а я удивилась. Вроде рукой мазнул кто.