Зато теперь, когда основная работа закончена, можно было позволить себе расслабиться.

Расслабление вышло удачным — поутру вернувшись из леса с двумя зайцами в руках, я, чувствуя блаженную усталость в обеих ипостасях, подвесила тушки за задние ноги, чтобы кровь стекла, покормила кур и коров, которые даже отказались выходить на улицу и села на крыльцо, довольно щурясь за поднимающееся солнце. Фиолетовое небо сияло чистотой. Примороженная трава покрылась инеем, изо рта вырывались облачка пара, далеко разносясь в неподвижном, без единого ветерка, воздухе. Спать не хотелось, наоборот, тело наполнялось энергией. Пожалуй, я бы сейчас даже не отказалась искупаться в пруду — наверняка вода покажется после такого мороза парной. Боюсь только, кто-нибудь увидит.

Неожиданно оказалось, что срочных дел, которые требовали бы немедленного решения, сегодня нет. Конечно, неплохо бы все же разобрать сарай с инструментами, подготовить к весне, еще раз проверить курятник и коровник, навести генеральную уборку в доме, сходить к голове — он исправно подтапливал баню, так что проблема с мытьем была решена, хоть и немного не так, как бы мне хотелось…

Но все это могло подождать и день и неделю.

И как только насущные надобности отошли на второй план, сразу пришлось задуматься о не столь насущных и гораздо менее приятных. В последнее время думать о живущей в деревне ведьме было откровенно некогда, как и о странных словах участкового, так почему бы не удовлетворить хотя бы одно любопытство и не сходить на кладбище?

Взгляд мой переместился на пустую собачью будку. Бабка умерла больше года назад. Я ее особо не знала, видела лишь пару раз в детстве и воспоминаний не сохранила, но дом все это время пустовал, а из него даже соленья-варенья не вынесли, не говоря уже о не запертом шалаше с лопатами, вилами и прочей атрибуцией, которая ни в одном дворе лишней не бывает. Было бы логично, если бы я приехала к голым стенам. Не поймите неправильно, я вовсе не считала, что селяне народ вороватый. Они в первую очередь люди практичные, да и зачем мертвой хорошая лопата и соленые огурцы? После похорон принято раздавать оставшиеся вещи…

Но все осталось на месте. Только пустая будка. Собаку забрали или сама сдохла?

У кого бы узнать подробности? Кроме участкового, разумеется.

Задумчиво пожевав губу, я решила все же навестить голову — в баньке ополоснуться, заодно и информацией разживусь.

Однако с головой откровенно не удалось — когда я пришла к дому, выяснилось (бдительная соседка тут же высунула нос из-за забора, едва я толкнула калитку), что он с комиссией разъезжает по полям, инспектируя собранный урожай. Затянуться это могло надолго. Гришка, как на зло, сидел у папаши вместо водителя, так что с ним тоже поговорить не удалось. Поэтому я чуть подтопила баню, помылась, высушила волосы у печки, нагло воспользовавшись оставленными на косяке ключами и расслабленно двинулась в сторону кладбища по центральной сельской улице. Время к тому уже было обеденное, небо перешло цветом в глубокий голубой, при взгляде на него начинала кружиться голова. Деревья полыхали оттенками коричневого и красного — по всей деревне часто росли яблони и рябины, но листья по большей части уже опали, усыпав черную стылую землю. Огороды пустовали, по ним важно бродили куры. К вечеру начнут палить костры с мусором, но пока все спешат на обед — частые торопливые прохожие недоуменно косились на вразвалочку бредущую меня. Я сунула руки в карманы парки, застегнула воротник и уткнулась в него мерзнущим носом.

На кладбище было… Пусто. У чисто символических ворот (невысокий забор через пару десятков метров сходил на нет) сидел дедок с несколькими одинаковыми венками и искусственными цветами в пластиковом вылинявшем розовом ведре. При виде меня он встрепенулся, однако я прошла мимо. Потом все же вернулась, купила бумажную гвоздику:

— Не знаете, когда тут в последний раз похороны были?

— А с полгода уже, — махнул рукой неудачливый делец. Стеганый ватник раскрылся на груди, открывая несвежую матросскую тельняшку. — Девчонку хоронили, правда, вот как тебя! Влюбилась, несчастная, а он в город убег, ну она и…

Оратор выразительно показал рыбку руками и я подумала, не та ли это девица, с которой я в омуте познакомилась?

— А бабушку хоронили в прошлом марте?

— Эт какую? — под кустистыми брежневскими бровями почти не было видно выцветших, почти слепых глаз. Дедок пожевал губами. — Немку что ль?

Я покопалась в памяти.

— Лидия Петровна Вальдштейн?

— Ага! Токмо она не Лидия Петровна, а Лилька! — с готовностью подтвердил тот. — Это уж когда паспорт выдавали, русское имя дали, а так она и говорить то толком не умела! Ух, злобная была — жуть!

Вот так семейные тайны и всплывают наружу. Гораздо более заинтересованная, я демонстративно купила еще одну гвоздику и уселась на корточки рядом.

— Так она немка?

— А то! — гаркнул воодушевившийся старикан. Судя по всему, сидел он здесь исключительно от скуки, а не ради наживы. — Папаша у нее наш был, Петька Висенин, еще в тридцать пятом к немцам укатил — оборудование, вишь ты, налаживать… Ну, видать, девицу там встретил. Дитенка от нее прижил. А как Гитлер, мать его за ногу да с поворотом, пришел, они сюда перебрались. Девке его тут шибко не нравилось — зачахла в три года, а девчонка прижилась бы, ей уж тогда лет десять было…

— И что случилось? — не очень вежливо поторопила я, видя, что дедуля улетел взглядом в небесные дали и того и гляди забудет о чем речь вел. Он вздрогнул, смачно сплюнул и с какой-то горечью продолжил:

— А Петька на войну ушел да там и помер — похоронка, правда, так и не пришла, ну да уж понятно… Девчонка одна осталась. Времена тогда были тяжелые, мужики на фронте почитай все, бабы на заводах пахали. До нас-то так, отголоски армии фрицкой дошли, но и того хватило. Я малой был, мне потом мать рассказывала, как немцы пришли. Бабы в крик, те за пулеметы, а Лилька так тихонечко из-за спин вышла и по-немецки им, значит, зашпрехала. Спасла, видать — те с месяц у нее в домине столовались. Эт не тот, что сейчас, этот она уже в восьмидесятые строила. Родительский дом большой был, на пять комнат. Петька и сам вроде не бедный, а только девица его по всему, богачка была.

— С чего вы взяли? — окончательно потерявшись в переплетениях истории, вздохнула я.

— А девка на что жила? — возмутился дедок, задохнувшись. — Лилька? Петька в сорок третьем ушел с концами, она полгода одна жила, немцев, опять же, кормила?

— Ну а потом что? — меня мало интересовало, на что жила прабабка. Кто сейчас разберет? Старикан поди половину выдумал.

— А… — махнул рукой рассказчик. — Я малой был, мне тогда пять только исполнилось, мне мать с ней даже здороваться запретила. С немцами, говорит, снюхалась, нечего с ней водиться… А как взвод фрицкий снялся, так она вместе с ними и ушла. Куда — не знаю. Вернулась уж после войны, с мужиком. Дом их к тому уже сгнил почти, но они его поправили… Справно работали… Мужик ее тоже из немцев был, понятное дело, в деревне их не любили, но этим — все нипочем! Сколько помню, Лилька как зыркнет, так хоть в погреб ховайся… Красивая была баба: косища — во! (он показал сжатый кулак), а глаза как два угля черные!