как свою привести в порядок и сделать счастливым мужа, который всё меньше бывал дома, всё больше уходил в работу, и панически боялся их с Веркой общего гнезда. Жена только звёзд с неба не доставала, чтобы угодить, помочь, приласкать, выслушать, накормить. А может, не надо было этого? Может, Аркаше нужны были истерики и сцены ревности? Или ему нужно было, чтобы Верка начала изменять ему? Может, это вернуло бы его душу в семью, заставило бороться за счастье? А с этой неотступной заботой Аркаша лишался воли, становился апатичным и пугливым. Попросту, в роли мужа и семьянина Аркадий умирал, не зная причины этой гибели. Вера понимала, что что-то не так и ещё больше старалась, а муж, пересекая собственный порог, погружался в душную и неизбежную тьму.

Верку и Бедова встречали односельчане, здоровались и хихикали. Витя был счастлив, его душа горела, и он светлел, как солнце. Зарево, поднимающееся над Малаховкой в моменты счастья Бедова, видели жители окрестных деревень. Бедов читал стихи, сыпал комплименты, рассказывал анекдоты, шутил, впитывал каждое слово и взгляд спутницы. Вера же часто была рассеянна, погружена в себя, благодарила за взятые сумки, и на расспросы о том, как она, отвечала односложно: «Хорошо». Однажды она пригласила его в гости поужинать. Когда пришёл муж, Бедов уминал уже вторую тарелку супа. Аркадий переступил порог дома, но страх не овладел им, и видимо, Бедов был тому причиной. Присев на краешек стула, ещё не уверенный в благодати, пришедшей вместе с поэтом, хозяин дома тоже поел, и спросил у Вити, чем тот занимается. Бедов ответил, что ест суп. Тогда Аркадий переспросил и пояснил, что вопрос о любимом деле, которое так украшает мужчину.

– Пишу стихи, – с радостью ответил Бедов.

– Пушкин, значит, – пошутил Аркадий.

И Бедов сразу же произнёс вслух свою фамилию и рассказал, что по средам к нему приходят односельчане, и жители других деревень приезжают, и даже из города едут, везут труды души, чтобы поделиться с другими, произнести их вслух и получить наставления или похвалу от Виктора.

– Ну и фамилия у тебя, – сказал Аркадий с жалостью, – А на что ты живёшь, где работаешь?

– Не работаю я, – с готовностью ответил Бедов, – пишу стихи. А по средам мне продукты привозят, и я живу на них неделю.

– А мыло? А порошок? Одежду тоже привозят, или на милостыню живёшь? Стало быть, ты – народный любимец…. Но не дело это… побираться. Деньги надо зарабатывать. Иди в школу, преподавай, или другая мечта у тебя есть?

– Есть. Хочу в Малаховке библиотеку открыть. Вначале ведь слово было, а потом уже насущный хлеб.

– Дело хорошее, – сказал Аркадий. Приходи завтра в управу, покумекаем вместе. А ещё есть желание какое?

– О нём не могу вам сказать, оно личное.

– Понятно. Влюблён в мою жену. Ещё один несчастный любовник. Если бы я ревновал Веру ко всем её воздыхателям, давно с ума бы сошёл. Не переживай, всё проходит, и это пройдёт.

– Не пройдёт, – глухо и угрюмо сказал Бедов. Уже не первый год не проходит, значит, никогда не пройдёт, – и засобирался домой. Аркадий понял, что теперь Витя уйдёт, а его место займёт привычный ужас, и вдруг, предложил Бедову переночевать, чтобы утром вместе поехать на работу и поговорить там о библиотеке и о творчестве.

– Поздно уже, оставайся, – ныл, капризничал и приказывал Аркадий, надев на себя напыщенную маску. А потом, вдруг, сказал – если сможешь, ради меня переночуй у нас, я хочу выспаться, у меня по ночам навязчивые состояния.

Такого поворота Бедов не ожидал. Он всегда был рад помочь, и если его помощь заключалась только в том, чтобы переночевать, почему нет? Но тут же он вспомнил Николая Васильевича Гоголя и его нетленного «Вия», и у него закрались сомнения, но он по слабости характера всё равно согласился. Аркадий облегчённо вздохнул, проводил Бедова в ванную, пока Вера собирала со стола. Ванная прямо скажем, была городская, с бежевым кафелем и душистыми полотенцами, идеальным круглым зеркалом и увесистым основательным умывальником. Витя искупался с болгарским розовым гелем для душа, нырнул в хрустящую постель и сразу уснул.

Гавриилу не спалось. Он сидел под звёздами во дворе и не замечал мошкары, опускающейся на лицо и руки рыбака. Мошкара мерцала, а он этого не видел. Он вспоминал жену, встречу с рыбой, думал о том, что сказала ему Зинаида, что ему насущно необходимо и что в конце концов просить у рыбы. Стыд от того, что он смеет думать о подарках судьбы, причинял ему подлинные неудобства.

Если чуть-чуть повернуть время вспять к моменту отъезда Сони в районную больницу и проследить за машиной скорой помощи, весело прыгающей по разухабистой дороге, то на повороте произошла встреча с чёрным мерседесом, направляющимся в сторону деревни. Мерседес поравнялся с каретой скорой помощи на мгновение, человек, сидящий за рулём мерседеса, заглянул в полутьму скорой, где сидела дрожащая Соня. Встретившись с Соней глазами, он кивнул ей, как старой знакомой. Она тоже кивнула ему как знакомому, и сама удивилась, почему это произошло. Машины разминулись, и каждая поехала в свою сторону, ведомая рукой судьбы.

Валерий Петрович был женат на своей больнице. Такие врачи бывают и случаются. Он холил и лелеял больницу, выбивал для неё новую аппаратуру, открыл при больнице донорский центр, врачам и сёстрам перед принятием на работу устраивал кастинг и допрос. Порядок в больнице был идеальный: всё сверкало, на подоконниках и в кадушках зеленели цветы, в отделениях дежурные врачи действительно дежурили, сёстры не покидали своего ночного поста. Все говорили о Валерии, как о деспоте и диктаторе и все его боялись, а больница работала как хорошо отлаженный часовой механизм. Никаких сплетен и слухов о главвраче не ходило, потому что никакой личной жизни у него не было. Были попытки завязать отношения, но Валерий бежал от женщин в больницу, как чёрт от ладана. Никакие уговоры знакомых, никакие стенания матери о том, что надо продолжать род, не действовали. Для него отношения были лишней тратой времени и энергии, которую необходимо было отдать с пользой, а удовлетворять женские капризы было последним пунктом в тактическом и стратегическом плане главного врача. Женщины включались только в сиюминутный план. Валера был не романтик, скорее, практик. Он соединял в себе сильного зверя-одиночку и машину, которая не церемонилась со «своими». С больными же он был внимателен, снисходителен, улыбчив, добр и сострадателен. Он не пил и этим удивлял весь медперсонал больницы. Непьющий хирург – фигура обречённая.